Иудушка

Мы сидели за праздничным столом, за много лет впервые собравшиеся вместе по случаю юбилея окончания военного училища, ветераны военной службы, обогащённые не только мудростью, но и годами, болезнями, лысинами и сединами. Собралось всего двенадцать человек когда-то курсантов одного года выпуска: полковники, подполковники, майоры Советской Армии в отставке. В душе все мы по сей день остались офицерами. Ведь самые лучшие молодые и плодотворные годы мы отдали службе. Нам и сегодня даже сны снятся большей частью на армейские темы, и лучшие друзья остались там, в нашем военном прошлом! Первые минуты мы пристально всматривались в лица друзей юности, стараясь увидеть в изменившемся облике знакомые черты тех далёких мальчишек - курсантов пятидесятых годов, а, разглядев, радовались, как дети, драгоценной находке. Собравшись, мы, пусть и не надолго, ощутили себя в том давно прошедшем времени, когда в дождь и снег, в жару и в холод занимались строевой подготовкой на училищном плацу, одолевали на практике науку организации оборонительного и наступательного боя стрелкового подразделения, а затем технику и науку управление боевыми действиями зенитной батареи. Некоторые из нас никогда не встречались за так незаметно пролетевшие почти пятьдесят лет, и всем было интересно услышать историю жизни однокашников.

Когда первые особенно волнительные минуты встречи прошли, были подняты бокалы за нашу прекрасную юность, за Советскую Армию, за здоровье присутствующих и помянуты добрыми словами отсутствующие, чтобы упорядочить разговоры за столом, кто-то предложил: "Пусть наша встреча пройдёт по образцу старых, доброй памяти, офицерских собраний по подведению итогов, в нашем случае - итогов прошедших лет! Командира назначать не станем, а, начиная, например, с Иванова, отчитаемся перед друзьями за прожитые годы и вспомним самые памятные эпизоды из своей службы". Предложение было единогласно принято, и мы с большим интересом стали слушать исповеди товарищей. Время было не лимитировано, конкретная тема не определена, и потому рассказы были разные: короткие и длинные, комические и грустные, простые и заставляющие задуматься. Они перемежались тостами "За рассказчика" или "За героев рассказа", и было уютно и тепло находиться в кругу давно знакомых, близких людей и вместе с ними переживать дела давно минувших дней. Известно, что лучшие друзья приобретаются в детстве и юности. Когда очередь дошла до Веселова, он рассказал историю, которую я здесь приведу полностью. Она особенно злободневна сегодня, поскольку касается того маленького, но необыкновенно алчного и сплочённого, хитрого и коварного, жестокого и беспощадного народа, открыто проявляющего эти свои качества, добираясь до власти; представители которого сегодня постоянно маячат на экранах ТВ в облике министров, депутатов, крупных бизнесменов, банкиров, политических обозревателей и журналистов и усердно насаждают в души доверчивых русских людей никогда ранее не свойственные им ценности: поклонение "золотому тельцу", космополитизм, потребительство, эгоизм, пошлость, бескультурье и прочее, и прочее, что в совокупности называется западной цивилизацией.

Сергей Иванович, ныне 67-летний доктор технических наук, профессор, человек грузный, лысоватый, страдающий одышкой, достаточно многого достигший на службе Отечеству и сегодня усердно занимающийся своими мемуарами, хорошо известен в военно-научных кругах своими многочисленными трудами. Он много сделал для укрепления обороноспособности СССР и в науке, и в деле подготовки офицерских кадров и пользуется в военной среде заслуженным авторитетом. Едва он заговорил, как все посторонние разговоры за столом смолкли.

"Я хочу рассказать об одном неприятном эпизоде из своей жизни, - начал Сергей Иванович, - и хотя он частный и касается только меня, однако сегодня может быть пролонгирован на всё наше общество. Послушайте, и вы согласитесь со мной.

Служил я тогда в одном военном научно-исследовательском институте в должности начальника научно-исследовательского отдела. Со своими обязанностями справлялся неплохо, отдел неоднократно отмечался начальством в лучшую сторону, работа мне нравилась. В свободное время занимался докторской диссертацией, готовился к защите. Всё было прекрасно, не случись мне неожиданно тяжело заболеть. Болезнь протекала с серьёзными осложнениями. В совокупности я провёл в постели почти четыре месяца. Вернувшись на службу, понял, что с прежней энергией работу не потяну, и попросил начальство, может быть, временно, а возможно и навсегда, освободить меня от неё и перевести на более лёгкую и менее ответственную. Кроме того, чтобы не отвечать на множество вопросов: почему и зачем и не вызывать жалости коллег, не только не оставлять в своём отделе, но даже и в своём управлении. Начальство пошло навстречу. Так я и стал старшим научным сотрудником в лаборатории этого человека. Назовём его Сидоровым Яковом Михайловичем. Хотя мы и не один год работали в одной организации, но ранее близко знакомы с ним не были. Мою историю и причину перевода он прекрасно знал. Первое впечатление о нём было самым благоприятным – культурный, хорошо воспитанный человек. При моём представлении мы долго (и с моей стороны совершенно искренне) говорили о прошлой жизни, службе, интересах, превратностях судьбы. Оказалось, что мы по рождению оба ленинградцы. Вспомнили белые ночи, Неву, дворцы и музеи. Оба тосковали по родным местам, мечтали о возвращении на родину. Я не скрыл, что надеюсь свою докторскую работу под его знаменем довести до конца. Мне показалось, что ему, не имеющему учёной степени и звания, было даже лестно заполучить меня в качестве подчинённого. Не знал я тогда, какие надежды у него в связи с этим появились. Новый начальник определил мне рабочее место в комнате, где кроме меня сидели ещё двое: полковник, оглохший по вине врачей, делавших ему незначительную операцию, и подполковник. Оба ожидали комиссования по болезни. Всего в лаборатории числилось тринадцать человек. Был я тогда, как и Сидоров, подполковником, правда, на пять лет младше по возрасту, и мне казалось, что жизнь моя здесь потечёт легко и просто. Опыт научной работы к тому времени имел достаточный, тематика лаборатории была мне хорошо знакома, и работы я не боялся. Однако, как выяснилось довольно скоро, в своих прогнозах сильно ошибался.

Через пару дней, дав мне, что называется осмотреться, начальник вызвал меня для постановки задачи. Суть её заключалась в разработке одной из подсистем АСУ учебным процессом. Сформулирована она была, на мой взгляд, в самых общих чертах, не строго и не однозначно. Естественно, отметил это я только про себя. Поговорили об этапах и сроках, и я взялся за работу. Нужно было поспешить. Сотрудники уже полгода занимались этим вопросом, я же включился с опозданием. Несмотря на это к моменту сдачи годового отчёта моя часть тоже должна была быть готова. Пришлось поднапрячься, прихватить дополнительно к служебному личное время, отодвинув работу над диссертацией на задний план. Я целыми днями сидел в библиотеке, навёрстывая упущенное время, и работа продвигалась хорошо. Периодически докладывал руководителю о её ходе. Замечаний не было. Всё началось после того знаменательного разговора.

Как-то доложив о результатах своих исследований, я собирался уходить, когда Сидоров остановил меня:

 - Подождите, Сергей Иванович! Присядьте! Я повиновался, и он тут же без раздумий начал. Видимо, давно готовился к этому разговору.

 - Как Вы, должно быть, знаете, мне скоро исполняется сорок пять лет, и меня могут уволить из армии. Мне бы этого очень не хотелось. Дело можно поправить, если я представлю кандидатскую диссертацию или хотя бы серьёзные наработки.

Я понимающе кивнул, не задумываясь о том, куда он клонит.

 - И Вы, Сергей Иванович, могли бы в этом существенно помочь мне!

 - Чем именно? – спросил я.

 - Ну, скажем, отдав мне небольшую часть своей работы. Я познакомился с Вашими публикациями и уверен, что, взяв за основу одну из Ваших идей, с помощью некоторых своих сотрудников мог бы представить диссертацию уже через полгода! В качестве оплаты я обязуюсь загружать Вас чисто символически, и при Ваших способностях Вы быстро компенсируете отданный мне материал!

От неожиданности и наглости предложения я, должно быть, открыл рот, потому что на лице Сидорова отразилось нечто подобное.

 - Будто не знаете, что так поступают многие наши коллеги? – после непродолжительного молчания в свою очередь удивился он.

Я, конечно, кое-что слышал, но по своей русской наивности и душевной простоте верил только в то, что так поступают большие "научные" начальники, пришедшие на эти посты из высоких партийных или армейских кабинетов. Но чтобы такое происходило в моей среде – не верилось! Все мои знакомые и коллеги были добросовестными трудягами, начинавшими с младших научных сотрудников и честно заслужившими свои учёные степени и звания. Не раздумывая, я довольно резко ответил:

 - Яков Михайлович, мне кажется непорядочным на чужом горбу въезжать в рай! Разрешите идти? И не дожидаясь ответа, встал и вышел из комнаты. При этом успел заметить, как он проводил меня сразу сузившимися, злыми глазами. С этого дня всё переменилось.

Через несколько дней встречается мне мой бывший начальник и говорит:

 - Что же ты, Сергей Иванович, меня подводишь? Жалуется на тебя Сидоров. Работаешь плохо, отстаёшь от графика. Из-за тебя под угрозой выполнение плана лабораторией. Вносишь раздоры в коллектив. Настраиваешь сотрудников против начальника. Не хорошо! Раньше я такого за тобой не замечал!

Я не счёл нужным оправдываться. Подумал: "Ведь он знает меня много лет! Сам разберётся: где правда, а где ложь и интрига!" Пришёл в свою комнату, стою, смотрю в окно и размышляю о только что услышанном. В комнате я один. Хлопнула дверь, и кто-то вошёл. Слышу голос:

 - Почему не приветствуете начальника? Оборачиваюсь и вижу: стоит он и с откровенной ненавистью смотрит на меня. Кажется, так бы и съел! Внутри меня всё закипает, хочется надерзить, сказать, что мы находимся не на строевом плацу, а в научном учреждении, что я не солдат, а учёный, но я сдерживаю себя и как можно спокойнее отвечаю:

 - Виноват! Задумался!

 - Объявляю Вам выговор! Прошу впредь не забывать, что мы на военной службе и должны выполнять все требования уставов! Да, кстати, я часто не вижу Вас на рабочем месте! Почему?

 - Я работаю в библиотеке!

 - Впредь, уходя куда-либо более чем на десять минут, оставляйте на столе записку. Вы мне можете неожиданно понадобиться! Кроме того, я должен видеть: чем вы занимаетесь в рабочее время!

Отвечаю: "Есть!". Мне не хочется разжигать страсти, да и здоровье не позволяет. Про себя думаю: "Понимает стервец прекрасно моё физическое и душевное состояние, связанное с болезнью и изменением статуса, и изыскивает способы, как бы больнее ударить, унизить, оскорбить достоинство!"

На очередном партийном собрании, посвящённом ходу научных работ, основное внимание Сидоров уделил опасению срыва по моей вине выполнения планов лабораторией и тому, как это отразится на репутации коллектива. После него это же опасение высказали младшие научные сотрудники Коган и Телицкий. О моём неуважительном отношении к начальнику лаборатории в своём выступлении говорил глухой полковник Шандарович. Оказывается, он прекрасно слышал, как я однажды неосторожно сказал другому соседу по комнате о некомпетентности Сидорова в каком-то вопросе. Эту тему продолжил майор Вольпин, сказав, что моё прежнее служебное положение и учёные степень и звание не позволяет мне так вольно вести себя в коллективе. В чём заключалась эта вольность, было не ясно! В выступлениях "товарищей" я услышал свои высказывания по поводу некоторых недостатков в работе лаборатории, которые я заметил, и соображения, которыми по неосмотрительности поделился с коллегами из самых лучших побуждений. Оказывается, всё это фиксировалось и доносилось Сидорову. "Ну и обстановочка в коллективе! Век живи и век учись! – подумал я. – Здесь нужно думать над каждым своим словом!" Странно, но почти весь коллектив лаборатории, ранее относившийся к моей персоне вполне радушно, вдруг ополчился против! И тут мне пришла в голову мысль: "Да ведь это всё заранее подстроено и отрежессировано! Сидоров мстит, и месть его будет беспощадна!"  

 Я впервые внимательно вгляделся в лица сослуживцев, и вдруг меня осенило: "Да ведь большинство из них евреи! Как же Сидоров сумел собрать их, и насколько же они хорошо управляемы и дружны!" Вы, должно быть, ещё все прекрасно помните, что в те годы мы, русские, совершенно не обращали внимания на национальность окружающих людей, наивно верили в существование новой общности – единого советского народа!   Главным критерием оценки для нас была порядочность человека! Оказывается, существовал и другой взгляд на национальный вопрос. И в этом нам предстояло убедиться в 1991 году! Вечная беда русских заключается в их чрезмерной доверчивости, простодушии и "силе задним умом"! Я имею в виду большую способность к анализу прошлого, чем к прогнозированию будущего. 

Тем временем заговор против меня зрел. Я почувствовал это на совещании двух родственных по тематике подразделений. Теперь уже и некоторые сотрудники другого отдела после моего доклада о ходе работы выступили с критикой. Критика была малограмотна, необоснованна, даже смешна, но на людей близко не знакомых с темой производила впечатление. Вдохновлённый такой дружной поддержкой Сидоров теперь чуть ли ни ежедневно требовал моего отчёта. Придирался к мелочам, выражал сомнение по поводу самых очевидных утверждений, заставлял согласовывать то, что не требовало никаких согласований с соисполнителями – отрывал время, мешал работать, унижал недоверием. Человек я самолюбивый, гордый и всякие унижения личного достоинства глубоко переживаю. Началась бессонница, раздражительность, депрессия. Я стал опасаться серьёзного сердечного расстройства, горстями глотать таблетки. У меня появились мысли о досрочной демобилизации по болезни из армии. На глазах пропадал интерес к науке, которую я очень любил и не представлял себя вне её. Он видел происходящее со мной, радовался и усиливал давление. Впервые за много лет мне стало противно ходить на работу.

На том партийном собрании доклад о текущей политике партии делал секретарь парторганизации Смоленский. И вдруг слышу: "… подполковник Веселов выразил сомнение в том, что задача, поставленная нашей партией, построить коммунизм в СССР к 1980 году будет выполнена. Мне стыдно за такого, с позволения сказать, коммуниста! Мы уже посоветовались с начальником лаборатории и решили с ним серьёзно поговорить на партбюро. Недопустимо, чтобы в наших рядах пребывали такие люди!"

Я про себя так и ахнул: "Да ведь я сказал об этом только Пайкину, который казался мне очень порядочным человеком! При разговоре никто не присутствовал. Значит, и он доносчик! К тому же в эту басню теперь, в конце семидесятых годов, уже верят одни идиоты! Однако, каково лицемерие! Тем не менее, в данной ситуации вполне можно поставить вопрос о моём исключении из КПСС, и тогда: прощай мечта о защите докторской работы!" Выступивший затем Сидоров сказал, что он дал команду опломбировать имеющуюся в лаборатории пишущую машинку. Отныне ей будут пользоваться только с его личного разрешения, ибо неизвестно, что могут напечатать на ней такие люди, как я. Мне стало окончательно ясно, что готовится моё уничтожение руками послушных ему прихвостней! Надо спасаться бегством! Но, как и куда?! Ясно одно: в своём НИИ, которому отдано столько лет и сил, теперь мне места нет! Сидоров создал мне такую репутацию, что от меня все будут шарахаться, как чёрт от ладана!

Погружённый в свои мрачные мысли, бреду без всякого энтузиазма однажды утром на службу. Догоняет меня заместитель начальника отдела кадров. Мы были давно с ним хорошо знакомы по совместным охотам. Кроме того, я частенько прежде работал с личными делами своих сотрудников в его кабинете. Попутно мы откровенно обсуждали разные жизненные вопросы.

 - Что-то у тебя совсем прокисший вид, Сергей Иванович! Почему не заходишь? Наслышан о твоих делах! Зайди, поговорим. Я многое тебе объясню!

 В обеденный перерыв захожу в его кабинет. Ни слова не говоря, он пододвигает ко мне стопку папок с личными делами. Верхнее – дело Сидорова за ним - дела всех моих сослуживцев. 

 - Ознакомься и сделай выводы на будущее! Я углубился в чтение автобиографий. О Боже! Абсолютно все они несли в себе ту или иную долю еврейской крови! А начальник, оказывается, сменил родную фамилию Михельсона на фамилию жены, да и настоящее отчество его было не Михайлович, а Моисеевич! Вот это да! В комнате никого кроме нас не было, и я не мог удержаться, чтобы не поделиться своим открытием с майором.

 - Я-то это давно знаю по долгу службы, а вот ты проявил явную неосмотрительность и самонадеянность, не выяснив прежде, куда соглашаешься идти работать! Между собой те, кто близко знает твоего "Сидорова" (я беру эту фамилию в кавычки), зовут его Иудушкой и кратко характеризуют так: мягко стелет, да жёстко спать! А лабораторию, им возглавляемую, называют синагогой! Нам всё это известно и следовало бы давно их разогнать, да вот начальник политотдела у нас "интернационалист". Не позволяет "обижать" представителей этого малого народа, "более остальных угнетаемого, гонимого и так много претерпевшего в царской России". Я не должен тебе этого говорить, но как давний товарищ и русский человек скажу: он давно убеждает заместителя НИИ по науке в необходимости уволить тебя как не справляющегося по болезни со своими обязанностями. Скажи спасибо своим друзьям и бывшему начальнику управления! Только благодаря им, решено дать тебе дослужить до минимальной пенсии. Мой тебе совет: сдерживайся, не поддавайся на провокации, не конфликтуй, терпи, а я помогу тебе по своим каналам найти достойное место в другом научном учреждении! 

Я был безмерно благодарен ему и в свою очередь открыл истинную причину всего происходящего со мной. Он не удивился.

 - Я подозревал именно это. Зная тебя много лет, не мог поверить в версию Сидорова. Знаешь, кагалы только официально запрещены в Российской империи ещё в прошлом веке. Они существуют и очень сильны и сегодня в СССР. Ты теперь в этом убедился на собственном опыте. Постарайся в будущем шире смотреть на мир, не замыкаться в своей науке. Приглядись, что делается в стране! Ведь этот "избранный богом народ" уже захватывает идеологическую власть: телевидение, радио, искусство, литературу, газеты, журналы, да и науку тоже. Вот-вот он полностью сядет на шею многострадальному русскому народу!

Теперь я часто вспоминаю его провидческие слова. Насколько же он лучше меня уже в те годы понимал мир и предвидел наше печальное будущее! Ну а кончилось тогда всё для меня вполне благополучно. Я перевёлся в родной город, получил звание полковника, защитился, дослужил до пенсии. После увольнения из армии ещё много лет работал в науке, и сегодня вот сижу рядом с вами! И обязан всем этим тому майору. Не буду называть его фамилии, всё равно вы его не знаете! Он вырвал меня из цепких лап кагала, вернул к полноценной жизни, и я этого никогда не забуду!"

- А какова судьба этого "Сидорова"? – спросил кто-то.

- Догадаться не сложно! – ответил Сергей Иванович. В новой России он сделал блестящую карьеру. Теперь, по некоторым данным, он доктор, профессор и определяет политику страны в области науки и образования. Является советником министра! Вот так!  

Слушатели молчали и со скорбью думали о сегодняшнем дне Родины.