В камышах

Слышьте-ка, Иван катит! – оторвавшись от еды и прислушавшись, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Артамон - мужчина средних лет, плотный, загорелый, заросший недельной щетиной, одетый в усыпанный рыбьей чешуёй комбинезон.

Компания из четырёх человек – двое мужчин и две женщины – сидела на чурбаках за грубо сколоченным из не струганных досок врытым в землю столом. Шагах в двадцати находилось неказистое жилище – домик с одним маленьким подслеповатым оконцем, построенный из подручного материала: дикого камня, глины и камыша. Рядом дымился примитивный очаг.

 Домик стоял почти на самом берегу одной из многочисленных проток в дельте реки Или, в километре от её впадения в озеро Балхаш. Стеной его окружал четырёхметровый камышовый лес. Позади, невдалеке, виднелась цепь довольно высоких песчаных барханов, за которыми был мелкий залив Балхаша густо, как болото кочками, усеянный ондатровыми хатками. Это был промысловый участок Артамона. Летом, охраняя его покой, он вместе с семьёй постоянно жил в этой избушке, зимой – только во время промысла ондатры. Он был промысловиком - охотником и рыбаком: ловил рыбу и ондатру и свою добычу периодически сдавал заготовителям из города Балхаш, что-то оставляя и себе для личных нужд и для продажи.

Километрах в сорока отсюда, в камышовых дебрях, прятался небольшой посёлок из двадцати – тридцати подобных промысловому, только чуть больше размером глинобитных домишек с плоскими крышами, и мало от них отличающихся овчарен. В посёлке кое-кто держал овец и здешних мелких, малопродуктивных, но зато неприхотливых коров, довольствующихся в основном камышовым кормом. Был в посёлке приют и у Артамона. Административно посёлок считался промысловой бригадой большого колхоза.

Две женщины за столом: жена и приёмная дочь Артамона, удивительно схожие между собой блондинки с голубыми глазами, несмотря на длительное проживание в южных широтах, в облике сохранили что-то холодное, нордическое. Жена – Мария была из выселенных во время Великой Отечественной войны в Казахстан поволжских немцев. Отца её дочери никто в посёлке не знал. Мария тщательно оберегала тайну её рождения. Как все женщины в этих краях Мария выглядела старше своих пятидесяти лет. Дочери Зинке было около двадцати. Не будучи красавицей, она привлекала внимание всякого мужчины цветущей молодостью, живостью характера и независимостью поведения. Она, должно быть, осознанно старалась демонстрировать свою власть над сильным полом, и это ей безусловно удавалось. Вокруг неё вились и молодые мужики, и не очень, но предпочтение по непонятным причинам она отдала совсем ничем не примечательному, даже невзрачному, небольшого роста и не богатырского телосложения, далеко не красавцу лицом - парню лет двадцати семи. Звали его Петька. Он был самым обычным рыбаком и охотником: не шибко грамотным, разговорчивым и весёлым. По-видимому, какие-то душевные качества привлекли к нему внимание Зинки. Заметив это, большинство поселковых претендентов на благосклонность Зинки оставили свои назойливые ухаживания. Четвёртым за столом был он.

Клонился к закату самый обычный летний трудовой день. Мужики с раннего утра вытряхнули сети и сдали рыбу на стоящую на якоре в Балхаше плавбазу. Оставленную для личных нужд – женщины обработали: вычистили и засолили для ухи и для дальнейшей сушки и заготовки на зиму. И сейчас, когда солнце уже опустилось до гребней ближайших барханов, образовав длинные тени на воде протоки и на обжитой поляне; дневная жара сменилась вечерней приятной прохладой, а беспощадные здесь комары ещё не преступили к своей работе; они, наслаждаясь покоем и отдыхом, сидели за столом, ели привычную рыбацкую уху да изредка перебрасывались ничего не значащими фразами. Их лица, прокалённые солнцем и продублённые постоянными ветрами, цветом мало походили на европейские и ничуть не отличались от лиц аборигенов – казахов. Обращали на себя внимание руки этих людей: непомерно большие, красные, в неуспевающих заживать трещинах и царапинах от постоянного общения с водой, рыбой, камышом и солнцем. Лица старших не отражали никаких эмоций кроме покоя. Зинка и Петька были оживлены, их глаза блестели в предчувствии близости во время предстоящей ритуальной прогулки по камышам вдоль берега протоки.

Изредка над ними проносились утки, совершая свой вечерний моцион, заливались камышевки и щурки, громко и раскатисто кричали огромные серо-белые чайки-мартыны – всё было так мило и привычно и располагало к блаженному покою.

Шум моторов, постепенно приближаясь, превратился в грозный рёв, и, наконец, два мощных «Вихря» вынесли дюралевую «Казанку» из-за поворота протоки.   Моторы заглохли, и лёгкая лодка по инерции наполовину выскочила на пологий берег рядом с сидящими за столом.

- Общий привет! – крикнул лодочник и встал со скамьи.

Огромного роста, с накаченными как у культуриста руками и грудью, с бычьей шеей, стриженый наголо, в брюках, майке и кедах, загорелый – он всем своим видом отличался от местных жителей.

Переступив через борт лодки, он решительным шагом направился к столу. Вынул из карманов брюк две бутылки «Москванына» и, поставив их на стол, по-хозяйски сел на свободный чурбак напротив Петьки, небрежно бросив:

- Зинка, закуску тащи, пить будем!

- Сиди, Зинка, я сама, - остановила её мать и пошла в дом. 

Вернулась она нагруженной, неся большой кусок вяленой осетрины, гранёные стаканы, миску, ложку и бумажные пакеты. Нарезала балыка и хлеба, высыпала прямо на стол содержимое пакетов: сахар и пряники и налила гостю ухи. Всё было готово к нежданному пиршеству. Гость угрюмо и молчаливо наблюдал за приготовлениями.

В посёлке он появился недавно. Никто толком не знал: кто он, откуда и зачем приехал. Назвал себя Иваном, спросил: у кого можно пожить некоторое время и, договорившись с хозяином, поселился в одном из домишек. Хозяин был стар и одинок. У пришельца водились деньги. Вскоре он приобрёл два новеньких «Вихря» и, подвесив их на хозяйскую «Казанку», стал местным королём – такого богатства ни у кого не водилось. Этому высокому положению в посёлке способствовали и его внушительная комплекция, и воровской жаргон, и татуировки, обильно «украшавшие» его тело, и рассказы парням и подросткам о «героических» похождениях. Подростки особенно, как мухи, липли к нему, когда он вечерами усаживался на бревне около своего жилища, курил и во всей красе демонстрировал обнажённых красавиц, русалок, змей и драконов, мечи и кинжалы – синей тушью выколотые на его могучем теле. Говорили, что даже на ягодицах у него были изображены кошка и мышка, которые при движении создавали иллюзию кошачьей охоты. Он щедро угощал молодёжь водкой, отчего авторитет его ещё больше возрастал. Было ему на вид лет тридцать, но, если верить его рассказам, он прожил в десять раз большую жизнь. Даже взрослые мужики и бабы порой присоединялись к молодёжной компании, чтобы послушать его удивительные рассказы, которые касались чаще всего праздной, развесёлой жизни на южных курортах, ресторанов, продажных женщин и драк.   Хотя о целях своего прибытия в эти глухие места Иван ничего не говорил, многие догадывались о его неладах с законом, но никого это не удивляло и не возмущало. Живущие здесь люди и сами не очень руководствовались юридическими нормами, предпочитая жить по традициям предков. Совесть – как они её понимали – была главным мерилом их поступков. Никакими делами Иван не занимался: носился на моторке по протокам, распугивая всё живое, купался и загорал на песчаных балхашских пляжах, а вечерами организовывал весёлые гулянки.

Разлив водку по стаканам и, никого не приглашая, выпив, он без длинных предисловий начал: 

- А я ведь приехал забрать Зинку. Уж очень она мне приглянулась! Сегодня верный человек доставил мне маляву, и завтра же я покидаю вашу дыру. Хватит, отдохнул, дело зовёт! Обещаю тебе, Зинка, роскошную, беззаботную и весёлую жизнь. Как куклу тебя наряжу. Жить будешь в хороших домах с отоплением, ванными и уборными, которые тебе и не снились! Увидишь со мной весь белый свет. Тебе не придётся больше возиться с этой вонючей рыбой, ходить в грязных лохмотьях, мёрзнуть зимой и печься на жаре летом. Ты у меня будешь красавицей, королевой! Очень многие будут завидовать тебе! Деньги у меня есть и всегда будут! Я сильный и фартовый!

Недоумение появилось на лицах слушателей. Никто не ожидал такого оборота дела. Ранее Иван никак не проявлял своих чувств к Зинке.

Медленно, но решительно поднялся из-за стола Петька. Его тщедушное тело сильно контрастировало с бычьим обликом Ивана.

- Зинка – моя невеста! И я женюсь на ней! – членораздельно, растягивая слова, тихо, но твёрдо сказал он.

Иван рассмеялся:

- Что можешь ты дать ей? Вот эту нищету? – он указал рукой на хижину. – Кучу голодных, сопливых детей? Если она останется с тобой, то всю жизнь будет сожалеть об упущенной возможности и проклинать тебя! Я убеждён, что у неё хватит ума для правильного выбора! Ну, что скажешь, Зинка?!

Зинка, опустив глаза, молчала. Мария с умилением смотрела на Ивана, готовая сию минуту заменить дочь. Артамон не проявлял никаких эмоций. Он был выше этого: «Пускай молодые сами разбираются!»

- Зинку не отдам! – в голосе Петьки, в выражении его лица чувствовалась готовность защищать своё право. Сощуренные глаза стали колючими, кулаки сжались добела. – Если попробуешь взять силой, убью!

По всему было видно, что он готов и на это. В его не богатырском теле жил могучий боевой дух, как и у многих русских людей, нашедших приют в этой глуши. Ежедневная борьба со стихией закаляла их волю и характер. Петька не шутил! Иван тоже встал. Огромной глыбой он навис над маленьким Петькой.

- Мокрица! Да я раздавлю тебя!

Петькина рука с неизвестно откуда взявшимся ножом метнулась в сторону Ивана. Хорошо подготовленный к подобным схваткам Иван среагировал мгновенно. Уклонившись вправо, левой рукой он поймал руку с ножом за запястье, рывком подтянул Петьку к себе, а правой - нанёс сильнейший удар в лицо нападавшего. Петька перелетел через чурбак, на котором только что сидел, и рухнул в камыш. Иван не спеша обошёл стол и направился к лежащему сопернику. У него был вид разъярённого медведя. Женщины бросились к нему и повисли на руках.

- Не трогай! – нечеловеческим голосом закричала Зинка.

В этом крике были и мольба, и угроза, и бесконечная любовь женщины, и готовность самки до последнего защищать своего детёныша. И этот крик достиг недоразвитой души Ивана. Стряхнув, как пыль с рукавов, висящих на нём женщин, он остановился:

- Я жду твоего последнего слова!

Зинка уже бережно, как мать ребёнка, приподнимала голову Петьки.

- Я люблю его и здесь моя Родина! Мне хорошо и ничего другого мне не надо!

- Дура!

Иван резко повернулся, в сердцах плюнул и, подойдя к лодке, столкнул её в воду. Взревели моторы, и «Казанка», поднимая буруны, понеслась в сторону посёлка.

Намочив подол платья, Зинка обтирала окровавленное лицо любимого. Пришедший в себя Петька, несмотря на кровь из носа и зелёные круги в глазах, ощущал себя победителем Голиафа. Он был совершенно счастлив.