Цена реформаторства (Косыгинская реформа)

В материале Василия Семенова «Бремя реформатора» («Красная звезда», 18 апреля 2007 г.) был представлен широко распространенный в кругах интеллигенции взгляд на бывшего главу советского правительства А.Н. Косыгина и его роль в нашей истории. Но имеются и другие, порой диаметрально противоположные точки зрения на его деятельность. Одна из них выражена в работе талантливого экономиста и публициста современной России Михаила Антонова «Миф о премьере–реформаторе», написанной к столетию со дня рождения советского премьера (2004 г). Представляется, что этот материал, хотя и содержит немало дискуссионных и нетрадиционных оценок, диссонируя с доминирующими взглядами дня сегодняшнего, будет все же интересен читателям «Красной звезды» как одна из точек зрения на причины гибели Советского Союза (публикуется с сокращениями).

Алексея Николаевича Косыгина называют самым умным и интеллигентным главой правительства за всю послевоенную историю Советского Союза. При этом не обходится и без восхваления «косыгинской» реформы 1965 года, этой первой после войны попытки перевода советской экономики на рыночные рельсы, хотя она тогда и провалилась. Удивительное дело! Не только либералы, но даже искренние приверженцы социализма и плановой экономики разделяют уважительное отношение к Косыгину и его реформе, хотя именно она нанесла самый сильный удар по основам советского строя.

Возможно, это происходит потому, что не все знают: истинным «отцом» реформы был не Косыгин, а ученый-экономист Евсей Григорьевич Либерман (впоследствии, если не ошибаюсь эмигрировавший в США). Еще в 1962 году в «Правде» появилась его нашумевшая тогда статья «План, прибыль, премия», в которой предлагалось сделать главными критериями эффективности работы предприятия прибыль и рентабельность. В 1962 году Хрущев дал добро на проведение хозяйственного эксперимента в духе концепции Либермана на нескольких предприятиях.

Не стану излагать биографию Косыгина, а лишь отмечу, что он поступил учиться в кооперативный техникум, потому что тогда лозунг Ленина «Кооперация - путь к социализму» воспринимался как откровение, указывающее путь спасения разоренной Гражданской войной страны. Работа в Сибири в потребительской кооперации сформировала его как рыночника, который, видимо, хорошо бы вписался в мир нэпа.

Но работать ему в дальнейшем пришлось совсем в другой обстановке. Началось свертывание кооперации (о чем он очень сожалел), и в 1930 году Алексей Николаевич возвратился в Ленинград. По окончании текстильного института началась его стремительная карьера: за четыре года он прошел путь от мастера до заместителя председателя Совнаркома СССР и члена ЦК ВКП(б), а после Великой Отечественной войны стал членом Политбюро.

Сталин ценил Косыгина как специалиста, но не считал его крупным государственным деятелем. Как передавал мне бывший министр путей сообщения

И.В. Ковалев, одно время близкий к Сталину, вождь говорил о Косыгине: «Легковик!», имея в виду, очевидно, не только то, что тот возглавлял Министерство легкой промышленности, но и то, что он «легковат» для серьезной государственной работы.

При Хрущеве Косыгин стал первым заместителем председателя Совета Министров СССР и председателем Госплана СССР. Когда в 1964 году Хрущева отправили на пенсию, Первым секретарем ЦК партии стал Брежнев, а Косыгин возглавил Правительство СССР.

Вообще Косыгин, сам «интеллигент ленинградской закалки» и повседневно общавшийся с видными представителями интеллигенции, был неким чужаком в правящей советской элите. Недолюбливая Косыгина, коллеги по Политбюро и правительству в глубине души признавали его превосходство над ними и завидовали ему.

Из всех высших руководителей СССР Косыгин был наиболее склонен к идее конвергенции социализма и капитализма, к предложениям «рыночников», считал образцовым уровень жизни на Западе, выступал за продолжение линии ХХ и ХХII съездов партии на либерализацию жизни в стране.

Любопытная деталь: многие отмечали, что Косыгин внешне всегда был строг и серьезен, почти никогда не улыбался, хотя, говорят, на самом деле он был доброжелательным к людям, а дома вообще становился чуть ли не душой компании. Один мой знакомый так объяснил это противоречие. Косыгин в душе был убежден в том, что советская хозяйственная система, какой она сложилась при Сталине, была монстром, не поддающимся усовершенствованию, и он, много работая над ее поддержанием в рабочем состоянии, ощущал бесполезность своих усилий. А при таком настрое уже не до улыбок.

Косыгин знал, что страна успешно развивается только на бумаге. На деле планы выполнялись лишь по «валу», ни один из них и близко не был к выполнению в натуральном выражении.

«Вал» - это «валовая продукция» народного хозяйства, исчисляемая по так называемому «заводскому принципу». При таком счете порой одна и та же промежуточная продукция учитывалась и три, и четыре, и пять раз.

Разрыв между «валом» и реальным состоянием экономики становился все более глубоким. Предприятие, стремясь увеличить «вал», могло, например, на дешевенький детский костюмчик пришить бархатный галстучек - цена увеличивалась чуть ли не вдвое. Такие дорогие вещи оставались непроданными (и уничтожались!), и вся система вырождалась в напрасную растрату труда, денег и материальных ресурсов. «Валовая продукция» в стране росла, а нужные людям товары оставались дефицитом.

Единого народного хозяйства в стране на деле не существовало, оно было разорвано на замкнутые хозяйства монополий - ведомств, каждое из которых радело о своих интересах. Поэтому одно министерство везло кирпич со «своих» заводов «из Керчи в Вологду», а другое - «из Вологды в Керчь».

В погоне за улучшением своих ведомственных показателей производители продукции нередко пренебрегали интересами потребителей. Например, рационализаторы шинного завода предложили вместо натурального каучука добавлять в смесь регенерат, благодаря чему себестоимость шины снизилась с 1.000 до 995 рублей. Но покрышка стала пробегать только 30 тысяч километров вместо прежних 40 тысяч, то есть потребитель терял на каждой шине 250 рублей. Но за экономию в 5 рублей премировали, а за убыток в 250 рублей никто не нес ответственности.

Предприятие мало интересовало, будет ли куплена потребителями произведенная им продукция, для этого существовала система органов снабжения и сбыта. В стране росли запасы произведенной, но не реализованной продукции.

Строители стремились выполнять только выгодные работы - копать котлованы и закладывать фундаменты зданий: затраты труда здесь минимальны, а «вал» большой, и уходили от невыгодных отделочных работ, где труда много, а стоимость копеечная. Вырытые котлованы и заложенные фундаменты множились, «незавершенка» росла, а реальные производственные мощности и жилье прирастали медленно.

Косыгин увидел в концепции Либермана способ уйти от диктата «вала».

Либерман предлагал отказаться от показателя валовой продукции и как главный критерий оценки работы предприятия установить показатели прибыли и рентабельности производства при обязательном выполнении плановых договорных поставок в натуральном выражении, а значит, и по качеству продукции, и по срокам. Пусть предприятия сами определяют численность своих работников, среднюю зарплату, производительность труда, привлекают для развития производства собственные средства и банковские кредиты, а из прибыли создают фонд материального поощрения.

Сентябрьский (1965 г.) Пленум ЦК КПСС по докладу Косыгина принял решение о проведении реформы в духе концепции Либермана.

Косыгин надеялся, что если вместо «вала» установить показатель реализации продукции, то предприятия перестанут выпускать продукцию, не пользующуюся спросом. Его обнадеживали итоги проводившегося хозяйственного эксперимента. Помнится, на всю страну тогда прогремел Щекинский химический комбинат. Там уволили часть работников, а сэкономленную их зарплату разделили между оставшимися. Еще более удивительный результат был получен в результате «эксперимента в Акчи», в совхозе, где за год производительность труда выросла в несколько раз, а заработка рабочего хватило на покупку автомобиля.

Но достижения предприятий, переведенных в порядке эксперимента на новые условия хозяйствования, были следствием искусственно созданной для них благоприятной среды. Ведь остальные предприятия были по-прежнему связаны десятками плановых показателей, а «передовики», свободные от многих пут, могли «снимать сливки», по сути паразитируя на несовершенстве производственных отношений.

Реформа была встречена в стране по-разному. Многие хозяйственники увидели в ней возможность неплохо заработать. Другие предрекали развал экономики. А экономика в целом попала «из огня, да в полымя». Предприятия, получив значительную хозяйственную самостоятельность, изыскивали все возможности увеличения прибыли и фонда материального поощрения. У руководства Госплана прибавилось головной боли. Переход на показатель прибыли сразу подтолкнул инфляцию в стране.

Ведь прибыль предприятия могли использовать в основном на увеличение зарплаты. Пустить ее, например, на увеличение производства продукции, на реконструкцию предприятия или на строительство жилья часто было невозможно, потому что в планах не было предусмотрено выделение дополнительных ресурсов ни у поставщиков сырья, ни у строительных организаций. Да и неизвестно было, найдет ли сбыт дополнительно произведенная продукция.

В итоге зарплата стала расти гораздо быстрее, чем производительность труда. Еще более обострилась нехватка товаров, или, как говорят, «вырос отложенный спрос». То, что нельзя было купить товары, даже если есть деньги, вызывало растущее недовольство в народе.

Больше денег стало оставаться у предприятий - меньше поступало их в бюджет государства. Пришлось прибегнуть к испытанной палочке-выручалочке - увеличивать производство водки.

При переходе предприятий на «щекинский метод» высвобождалась рабочая сила, а на создание новых рабочих мест средств не было. Перед страной замаячила угроза безработицы, что тогда казалось советским людям совершенно немыслимым делом.

Словом, куда ни кинь, всюду клин: выгоды от реформы получали оборотистые руководители предприятий, а все причиненные ею убытки должно было покрывать государство.

Но тогда еще никто из «верхов» не осмеливался сказать, что, допустив в качестве главного критерия прибыль, мы тем самым подчинили народное хозяйство закону максимальной прибыли со всеми вытекающими из этого последствиями, которые не заставят себя долго ждать…

Но чтобы оценить итоги реформы в целом, надо рассмотреть, чем новая система стала отличаться от прежней. В советской экономической системе последних лет жизни Сталина условием быстрого развития страны был механизм ежегодного снижения цен. В числе плановых заданий предприятию устанавливалась цена выпускаемых изделий, которая покрывала издержки производства и обеспечивала некоторую прибыль (при этом прибыль не была жестко связана с себестоимостью). Руководство и весь коллектив предприятия нацеливались на снижение себестоимости продукции, успехи в этом отношении поощрялись материально.

Допустим, завод выпускает легковые автомобили. Себестоимость автомобиля составляет 5.000 рублей. Доля прибыли от себестоимости, скажем, определена в 20 процентов. Следовательно, прибыль с каждого автомобиля равна 1.000 рублей. А продажная цена автомобиля составит 6.000 рублей. Если бы коллектив завода снизил себестоимость автомобиля в два раза, до 2.500 рублей, то прибыль, как разность между «твердой» на какой-то период ценой и получившейся себестоимостью, достигла бы 3.500 рублей.

Значит, в сталинской модели экономики добиться увеличения прибыли можно было только двумя путями: через наращивание выпуска продукции по сравнению с планом и через снижение себестоимости.

В конце года фиксировалось новое, сниженное значение себестоимости. К этой величине добавлялась прибыль, и получалась новая, уменьшенная цена продукции. В данном примере это себестоимость 2.500 рублей плюс, допустим, те же 20 процентов от нее в качестве прибыли, итого 3.000 рублей. Значит, потребитель (народное хозяйство) от покупки каждого автомобиля по сравнению с прежней ценой получил бы выгоду в 3.000 рублей. Именно снижение себестоимости продукции создавало возможность снижения цен на нее.

Но этот механизм был демонтирован именно в ходе «косыгинской» реформы. Это стало таким ударом, от которого страна уже не смогла оправиться. Ведь в «хрущевско-косыгинской» (либермановской) модели, по сравнению со сталинской, все было наоборот. В ней главное было - получить прибыль (в рублях). Но сама прибыль образовывалась как жесткая процентная доля от себестоимости. И получалась зависимость: чем выше себестоимость, тем больше прибыль. А значит, стремиться надо не к снижению, а к повышению себестоимости. Замечу, что из всех сторон реформы Косыгина именно эта осталась до сих пор…

Значит, снизил коллектив себестоимость автомобиля в два раза - с 5.000 до 2.500 рублей - уменьшилась и его прибыль с 1.000 до 500 рублей вместо 3.500 рублей при прежней модели. В результате: раньше снижение себестоимости и цены поощрялось, а теперь стало материально наказываться. Ясно, что коллектив при новой модели бороться за снижение себестоимости не будет, а значит, исчезла и возможность снижения цен, напротив, они неизбежно стали расти. Потеряли и коллектив завода, и потребитель продукции, и государство, и население. Невыгодно стало совершенствовать производство. Оно неумолимо шло к развалу.

Еще на один важный аспект «косыгинской» реформы до сих пор никто не обращал внимания. Когда снижение себестоимости считалось важнейшей задачей и поощрялось, к решению этой задачи подключался весь коллектив, и премии так или иначе распределялись между всеми. Когда же премии стали давать, по сути, за дезорганизацию производства, возникла необходимость отстранить коллектив от организации производственного процесса. Ведь среди рабочих и специалистов было еще немало тех, кто привык ставить интересы дела, интересы Родины выше личной выгоды.

Эту ситуацию драматург Александр Гельман представил в пьесе «Премия», которую театры отказывались ставить, опасаясь привычных тогда обвинений в «очернении действительности». Но пьесу показали Косыгину, и он ее одобрил.

В общем, реформа стала не общенародным делом, а почти подпольной, хотя и официально допустимой деятельностью узкого круга руководящих работников разных уровней. Вот они-то от премий не отказывались и весь фонд материального поощрения делили между собой.

Так новая модель расколола коллектив предприятия, погасила творческий порыв большинства работников, противопоставила интересы «верхов» и «низов». Все выгоды от «рационализации производства» теперь доставались «верхам», и они направляли деятельность предприятий так, чтобы эти выгоды были как можно большими. По сути, это была уже неформальная приватизация предприятий их руководством, которому оставалось лишь ждать, когда этот переход средств производства в их частную собственность будет оформлен законодательно. Косыгина с полным правом можно было бы назвать «верным ленинцем», он сумел незаметно для общественности внедрить новый вариант ленинского нэпа…

Советская экономика пошла вразнос. Расширение самостоятельности предприятий на основе погони за прибылью по сути покончило с плановой системой в СССР. Единое народное хозяйство страны распалось на в значительной мере изолированные ячейки, имеющие собственную корыстную цель… «Верхи» практически утратили способность направлять деятельность предприятий в соответствии с интересами государства, потому что предприятию важнее было получить максимальную прибыль…

Говорят, что Косыгину не дали завершить его реформу партийные бюрократы, убоявшиеся потери власти. Нет, Косыгин к концу своей политической деятельности сам увидел, к каким разрушительным последствиям его реформа привела: тщательный анализ показал, что примерно половину товарооборота составляли средства, полученные за счет ухудшения качества продукции и скрытого повышения цен (что сам Косыгин называл антигосударственной практикой).

Разумеется, партийный аппарат не мог равнодушно смотреть на то, как разваливается экономика, но он не был в состоянии остановить этот процесс, потому что получившие самостоятельность руководители предприятий перестали ему подчиняться. Сопротивление партаппарата реформе было вызвано и стремлением сохранить власть, и опасениями краха экономики.

Однако не правы те, кто утверждает, будто постепенно все в экономике вернулось назад. Движение, заданное реформой, несколько притормозили, но широкие права, данные предприятиям и союзным республикам, целиком отобрать было уже невозможно. Распад экономики стал необратимым.

Считается, что Косыгин был выдающимся советским экономистом. Возможно. Но в этом же заключалась и его главная слабость. Именно зашоренность на экономизме помешала ему, как в свое время и Ленину, найти правильный путь реформирования народного хозяйства СССР.

Вспомним, как Ленин, поставленный перед необходимостью перейти от продразверстки к продналогу, решил перевести на хозрасчет всю промышленность, в том числе и тяжелую, которая тогда никакого отношения к задаче «смычки» города и деревни не имела. И вместо «смычки» получилось восстановление прежних, капиталистических, отношений, что было потом пресечено Сталиным. Вот и Косыгин, увидев, что экономику СССР душит «вал», решил перевести на показатели прибыли и реализации продукции все предприятия страны, в чем не было никакой необходимости.

Выпуск дамских шляпок нельзя планировать по количеству и фасонам, потому что тут действует мода, которую нельзя предугадать, и его можно поставить на рыночные основы, равняться на соотношение спроса и предложения. А если завод производит мощные силовые установки? Тут и производитель, и потребитель связаны планом и договором, никакие изменения моды в этой области не предвидятся и на производство влиять не могут. Зачем же ставить их производство на те же основы, что и выпуск дамских шляпок?

Очевидно, что в народном хозяйстве СССР должны были сосуществовать два сектора, живущие по разным экономическим законам. Тяжелая промышленность должна была работать на строго плановых основах, а производство товаров народного потребления и сфера услуг - на рыночных принципах. И практика должна была показать, каково соотношение плана и рынка в каждой сфере производства, как нужно сопрягать эти два начала.

А догматики хотели иметь непременно законченный социализм во всем и вся и представляли советского человека как существо, живущее строго по планам партии и правительства. Они забывали, что идеал в человеческом обществе вообще недостижим, политику приходится строить на основе компромисса между желаемым и возможным…

Чем шире разворачивалась реформа Косыгина, тем сложнее становилось положение главы правительства. Видимо, в успех реформы Косыгина Брежнев не верил с самого начала. Так же как Подгорный. И Фрол Козлов. Брежнев до 1980 года не решался уволить Косыгина, потому что считал, что при любом другом премьере дела пойдут еще хуже.

Говорят, что премьер был умнее и образованнее генсека. Думаю, это не совсем правильно. Брежнев глубже Косыгина понимал, что экономика - лишь одна из сфер жизни народа, причем далеко не всегда главная. Значит, реформировать нужно было не экономику СССР, а весь образ жизни страны, самые основы общественного строя. Он не знал, как это сделать, зато понимал, что реформа экономики без соответствующей перестройки других сторон народной жизни не только не принесет ожидаемого положительного эффекта, но и может расшатать устои государства. Вот почему он не оказывал содействия реформе Косыгина, видя, что она нарушает стабильность в стране…