Глядя в зеркало истории

То, что происходит сегодня в Киеве и вообще на Украине, выглядит со стороны по меньшей мере чем-то нереальным и даже фантасмагоричным. За считанные месяцы центр одной из красивейших восточноевропейских столиц превратился в гигантскую помойку. В городе неизвестные люди в масках, именующие себя охраной Майдана и бойцами Правого сектора, захватывают и месяцами удерживают административные здания. Президент под покровом ночи бежит сперва из собственной резиденции, а потом и вовсе из страны.

Повсюду на Украине бушуют митинги, происходят столкновения и звучат выстрелы, число жертв перевалило за сотню. Милицию, которую почти не видно, заменили вооруженные боевики. Словом, с трудом верится, что такое может быть в реальности, тем более вернулись нацистские человеконенавистнические лозунги и приветствия времен Второй мировой войны. Правят бал страх и ненависть. Миллионы людей вдруг оказались в обстановке морального и физического террора.

Но все это реально и, главное, пока ему не видно конца. Самое любопытное, что чувства, подобные тем, что возникают у здравомыслящих людей сегодня, почти сто лет назад владели людьми, попавшими тогда в мутный революционный водоворот.

Известны описания киевских событий у Михаила Булгакова в его знаменитой «Белой гвардии» и пьесе «Дни Турбиных», не сходящих со сцен театров и экранов телевизоров. Но в качестве литературного документа, написанного от первого лица, сегодня как нельзя актуальна и талантливейшая книга «Повесть о жизни» Константина Паустовского. Я недавно перечитал те ее страницы, что описывают киевскую жизнь 1918-1919 годов. Получалось, что ты глядишь в зеркало истории, и в отражении событий почти вековой давности видишь реалии наших дней и персонажи нынешней политической жизни.

Возникла идея – взять у писателя Паустовского интервью с тем, чтобы он непредвзято ответил подлинным текстом своего произведения на наши нынешние вопросы, поделился своими мыслями об увиденном и пережитом.

- Итак, Константин Георгиевич, какими предстали перед киевлянами украинские националисты, предки тех, кого сегодня можно узнать по их возгласам «Слава Украине!»?

- Кричать во весь голос «слава!» несравненно труднее, чем «ура!». Как ни кричи, а не добьешся могучих раскатов. Издали всегда будет казаться, что кричат не «слава», а «ава», «ава», «ава». В общем, слово это оказалось неудобным для парадов и проявления народных восторгов. Особенно когда проявляли их пожилые громадяне в смушковых шапках и вытащенных из сундуков помятых жупанах.

Поэтому, когда наутро я услышал из своей комнаты возгласы «ава, ава», я догадался, что в Киев въезжает на белом коне сам «атаман украинского войска и гайдамацкого коша» пан Петлюра.

- И каким предстал перед жителями матери городов русских сей вождь?

- Накануне по городу были расклеены объявления от коменданта. В них с эпическим спокойствием и полным отсутствием юмора сообщалось, что Петлюра въедет в Киев во главе правительства – Директории – на белом коне, подаренном ему жмеринскими железнодорожниками.

    Почему жмеринские железнодорожники подарили Петлюре именно коня, а не дрезину или хотя бы маневровый паровоз, было непонятно.

    Петлюра не обманул ожиданий киевских горничных, торговок, гувернанток и лавочников. Он действительно въехал в завоеванный город на довольно смирном белом коне.

    Коня покрывала голубая попона, обшитая желтой каймой. На Петлюре же был защитный жупан на вате. Единственное украшение – кривая запорожская сабля, взятая, очевидно, из музея, – била его по ляжкам. Щирые украинцы с благоговением взирали на эту казацкую «шаблюку», на бледного припухлого Петлюру и на гайдамаков, что гарцевали позади Петлюры на косматых конях.

    Гайдамаки с длинными синевато-черными чубами – оселедцами – на бритых головах (чубы эти свешивались из-под папах) напоминали мне детство и украинский театр. Там такие же гайдамаки с подведенными синькой глазами залихватски откалывали гопак. «Гоп, куме, не журысь, туды-сюды повернысь!»

- Нынешние власти в Киеве внешне движутся сразу как бы по двум путям: с одной стороны – в Европу, а, с другой, всячески поддерживают украинскую самостийность. Возникает впечатление чего-то карикатурного. При том, что в основе двух идей лежит железобетонное русофобство. А как с этим обстояло дело в ваше время?

- У каждого народа есть свои особенности, свои достойные черты. Но люди, захлебывающиеся слюной от умиления перед своим народом и лишенные чувства меры, всегда доводят эти национальные черты до смехотворных размеров, до патоки, до отвращения. Поэтому нет злейших врагов у своего народа, чем квасные патриоты.

Киевляне, склонные, как все южные люди, к иронии, сделали из нового «самостийного» правительства мишень для неслыханного количества анекдотов. Особенно веселило киевлян то обстоятельство, что в первые дни петлюровской власти опереточные гайдамаки ходили по Крещатику со стремянками, влезали на них, снимали все русские вывески и вешали вместо них украинские.

- Новая власть сегодня попыталась, едва взяв бразды правления, тут же накинуть удавку на русский язык. Было ли такое во времена Петлюры?

- Петлюра привез с собой так называемый галицийский язык – довольно тяжеловесный и полный заимствований из соседних языков. И блестящий, действительно жемчужный, как зубы задорных молодиц, острый, поющий, народный язык Украины отступил перед новым пришельцем в далекие шевченковские хаты и в тихие деревенские левады. Там он и прожил «тишком» все тяжелые годы, но сохранил свою поэтичность и не позволил сломать себе хребет.

    При Петлюре все казалось нарочитым – и гайдамаки, и язык, и вся его политика, и сивоусые громадяне-шовинисты, что выползли в огромном количестве из пыльных нор, и деньги… Фальшивых денег было так много, а настоящих так мало, что население молчаливо согласилось не делать между ними никакой разницы. Фальшивые деньги ходили свободно и по тому же курсу, что и настоящие. Многие предприимчивые граждане делали фальшивые деньги у себя на дому при помощи туши и дешевых акварельных красок. И даже не прятали их, когда кто-нибудь посторонний входил в комнату.

- Сегодня самопровозглашенная власть на Украине всячески подчеркивает свою народность и демократизм – советы с Майданом и т.д. А как обстояли дела тогда с «обратной связью»?

- Однажды по Киеву были расклеены огромные афиши. Они извещали население, что в зале кинематографа «Аре» Директория будет отчитываться перед народом. Весь город пытался прорваться на этот отчет, предчувствуя неожиданный аттракцион. Так оно и случилось. Узкий и длинный зал кинематографа был погружен в таинственный мрак. Огней не зажигали. В темноте весело шумела толпа.

Речи министров перемежались интермедиями. После министра путей сообщения девчата и парубки сплясали гопака. Зрители искренне веселились, но настороженно затихли, когда на сцену тяжело вышел пожилой «министр державных балянсов», иначе говоря министр финансов.

    У этого министра был взъерошенный и бранчливый вид. Он явно сердился и громко сопел. Его стриженная ежиком круглая голова блестела от пота. Сивые запорожские усы свисали до подбородка. Министр был одет в широченные серые брюки в полоску, такой же широченный чесучовый пиджак с оттянутыми карманами и в шитую рубаху, завязанную у горла тесемкой с красными помпончиками.

    Никакого доклада он делать не собирался. Он подошел к рампе и начал прислушиваться к гулу в зрительном зале. Для этого министр даже поднес ладонь, сложенную чашечкой, к своему мохнатому уху. Послышался смех.

    Министр удовлетворенно усмехнулся, кивнул каким-то своим мыслям и спросил:

    – Москали?

    Действительно, в зале сидели почти одни русские. Ничего не подозревавшие зрители простодушно ответили, что да, в зале сидят преимущественно москали.

    – Т-а-ак! – зловеще сказал министр и высморкался в широченный клетчатый платок. – Очень даже понятно. Хотя и не дюже приятно.

    Зал затих, предчувствуя недоброе.

    – Якого ж биса, – вдруг закричал министр по-украински и покраснел как бурак, – вы приперлись сюда из вашей поганой Москвы. Як мухи на мед. Чего вы тут не бачили? Бодай бы вас громом разбило! У вас там, в Москве, доперло до того, что не то что покушать немае чего, а и...немае чем. Що ж вы мовчите? – спросил он вкрадчиво. – Га? Придуриваетесь. Так я за вас отвечу. На Украине вам и хлиб, и сахар, и сало, и гречка, и квитки. А в Москве дулю сосали с лампадным маслом. Ось як!

    Уже два человека осторожно тащили министра за полы чесучового пиджака, но он яростно отбивался и кричал:

    – Голопупы! Паразиты! Геть до вашей Москвы! Там маете свое жидивске правительство! Геть!

На этом отчет Директории перед народом закончился.

- У многих сегодня возникает четкое ощущение, что нынешняя киевская власть ненадолго. И причиной тому не только намеченные на 25 мая президентские выборы, реальность которых  вызывает серьезные сомнения. А с какими чувствами жили тогда вы?

- Сообразить, что происходит, не было возможности. Время было судорожное, порывистое, перевороты шли наплывами. В первые же дни появления каждой новой власти возникали ясные и грозные признаки ее скорого и жалкого падения.

    Каждая власть спешила объявить побольше деклараций и декретов, надеясь, что хоть что-нибудь из этих деклараций просочится в жизнь и в ней застрянет.

    От правления Петлюры, равно как и от правления гетмана, осталось ощущение полной неуверенности в завтрашнем дне и неясности мысли. Петлюра больше всего надеялся на французов, занимавших в то время Одессу. С севера неумолимо нависали советские войска.

    Петлюровцы распускали слухи, будто французы уже идут на выручку Киеву, будто они уже в Виннице, в Фастове и завтра могут появиться даже в Боярке под самым городом бравые французские зуавы в красных штанах и защитных фесках. В этом клялся Петлюре его закадычный друг – французский консул Энно.

Слухи при Петлюре приобрели характер стихийного, почти космического явления, похожего на моровое поветрие. Это был повальный гипноз.

    Слухи эти потеряли свое прямое назначение – сообщать вымышленные факты. Слухи приобрели новую сущность, как бы иную субстанцию. Они превратились в средство самоуспокоения, в сильнейшее наркотическое лекарство. Люди обретали надежду на будущее только в слухах.  Даже внешне киевляне стали похожи на морфинистов. При каждом новом слухе у них загорались обычно мутные глаза, исчезала обычная вялость, речь из косноязычной превращалась в оживленную и даже остроумную.

    Были слухи мимолетные и слухи долго действующие. Они держали людей в обманчивом возбуждении по два-три дня.

    Даже самые матерые скептики верили всему, вплоть до того, что Украина будет объявлена одним из департаментов Франции и для торжественного провозглашения этого государственного акта в Киев едет сам президент Пуанкаре или что киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и, как Жанна Д’Арк, вошла на белом коне во главе своего бесшабашного войска в город Прилуки, где и объявила себя украинской императрицей.

- А как исчез Петлюра со своими националистами?

- В городе был объявлен приказ петлюровского коменданта. В приказе этом было сказано, что в ночь на завтра командованием петлюровской армии будут пущены против большевиков смертоносные фиолетовые лучи, предоставленные Петлюре французскими военными властями при посредстве «друга свободной Украины» французского консула Энно.

    В связи с пуском фиолетовых лучей населению города предписывалось во избежание лишних жертв в ночь на завтра спуститься в подвалы и не выходить до утра.

- Это прямо как катапульта на Майдане нынешней зимой…

- Киевляне привычно полезли в подвалы, где они отсиживались во время переворотов. Кроме подвалов, довольно надежным местом и своего рода цитаделью для скудных чаепитий и бесконечных разговоров стали кухни.

Мне казалось тогда, что страна несется в космически непроницаемые туманы. Не верилось, что под свист ветра в простреленных крышах, над непробудными этими ночами, замешанными на саже и отчаянии, просочится когда-нибудь стылый рассвет…

- Теперь во всем мире обсуждают вооруженных украинских боевиков Правого сектора, которые терроризируют не только народ, но и власть. В Киеве всю эту дичь оправдывают революционной спецификой. Какой виделась вам эта специфика в годы гражданской войны?

- В одной из стычек с махновцами был взят в плен помощник Махно – не то Антощенко, не то Антонюк. Я забыл его фамилию. Будем называть его Антощенко.

    По совокупности преступлений этого Антощенко надлежало расстрелять. Но пока он сидел в Лукьяновской тюрьме, дожидаясь расстрела, в его шалую голову неведомо как просочилась мысль о возможности спасения. Антощенко предлагал выход: не расстреливать его, Антощенко, а наоборот, освободить из тюрьмы, а он, в благодарность за это берется сформировать из пленных бандитов всех мастей совершенно образцовый караульный полк.

Антощенко ссылался на свой авторитет среди бандитов и писал, что никому, кроме него, эта задача не будет по силам.

    Правительство пошло на риск и освободило Антощенко. И он действительно за короткое время сформировал караульный полк, где все пленные бандиты были распределены по ротам: махновцы, струковцы, зеленовцы, червоноашеловцы, красножупанники, григорьевцы и еще одна рота из представителей более мелких и не столь знаменитых банд, из так называемых «затрушенных хлопцев».

    Вот в этот-то полк и назначили всех нас, бывших «белобилетников».

- Вы описываете прямого предка нынешнего Сашко Билого, прославившегося, благодаря ТВ, своей жестокостью и тупостью. А о чем вещал ваш Антощенко?

-  Я научу вас, как за революцию служить, так и так вашу мать! Цуцыки! Вам известно, кто я такой? Я этой самой шашкой генерала Каледина зарубил, так, думаете, я с вами буду цацкаться? Я что ни день, то выхаркиваю двенадцать стаканов крови. Я кругом простреленный за мое отечество, и по этому случаю Москва присылает мне каждый месяц тридцать тысяч рублей золотом на мелкие расходы. Вам это, известно или нет? А может, вам известно, что у меня разговор с такими субчиками, как вы, получается даже очень короткий, – пломбу в затылок и в яму!

Ты что? – спросил он, пьяно присматриваясь к высокому юноше. – Очки надел? Я вот этими руками свою жену убил за измену, – он растопырил и показал нам короткие пальцы в сморщенных и явно больших на него багровых перчатках. – Так ты думаешь, я на тебя посмотрю, что ты в очках. Я с тебя шкуру сдеру, и никто мне слова не скажет.

- Как же смотрели нормальные обычные люди на этого выродка и события, породившие его?

- Никто из нас, солдат хозяйственной роты, людей, попавших в этот полк случайно, не мог понять, как это в Киеве, рядом с Крещатиком, рядом с театрами и университетом, с библиотеками и симфоническими концертами, наконец, рядом с обыкновенными хорошими людьми, может существовать это черное гнездо бандитов во главе с полубезумным больным командиром.

    Существование этого полка казалось бредом. Каждую минуту Антощенко мог застрелить любого из нас. Жизнь каждого зависела от того, что взбредет ему в голову. Каждый день мы ждали его новых выходок, и он никогда нас в этом не обманывал.

- Сашко Билого, как известно, «ликвидировали» при попытке к бегству. А что случилось с Антощенко?

- Прекратил все это тяжелое и буйное существование караульного полка солдат нашей роты низенький и тихий Иосиф Моргенштерн (типографский рабочий из Лодзи – авт.).

Этот кроткий безответный человек ненавидел Антощенко люто, с холодным бешенством. Особенно после того, как Антощенко пообещал «расщелкать» всех евреев в полку и очистить полк от «иерусалимских дворян».

Антощенко пошел к складу. У дверей склада стоял на карауле Моргенштерн.

    – Кто идет? – крикнул он своим тонким голосом.

    – Что у тебя, повылазило, свинячье ухо! – закричал Антощенко. – Не видишь, кто идет?

    Тогда Моргенштерн, тотчас же, конечно, узнавший командира, якобы соблюдая устав, три раза без перерыва быстро прокричал: «Кто идет? Кто идет? Кто идет?» – и, не дожидаясь ответа Антощенки, выстрелил в него в упор и убил наповал.

    Все это кончилось тем, что Моргенштерна арестовали, но через день выпустили, а полк был немедленно расформирован. Нашу хозяйственную роту отпустили по домам.

- Все, о чем вы рассказали, и все, что мы видим сегодня, заставляет усомниться в правдивости изречения по поводу того, что история повторяется уже не в виде трагедии, а фарса. Какой там фарс! На Украине сегодня трагедия, пожалуй, не меньшего накала, чем та, что переживали люди в первые десятилетия прошлого века. Один вопрос остается – кто же положит этому конец? Ответа пока, к сожалению, нет.

Будет хуже всего, если на Украине, в ее народе поверят в искренность Западных посулов и такие идеи, которые высказал недавно в своей статье в “WashingtonPost>” Збигнев Бжезинский. Он пугает российской военной угрозой и предлагает Западу дать понять Путину, что у цивилизованного мира есть все средства и способы для скорейшего перевооружения и повышения боеспособности украинской армии. Он же предлагает Западу быстро объявить нынешнее правительство в Киеве легитимным, чтобы не давать никаких правовых поводов Путину. Короче говоря, мыслит русофоб Бжезинский в категориях гражданской войны на Украине и братоубийственной бойни между русскими и украинцами.