Неравнодушные заметки на полях книги Павла Басинского об истории вражды двух великих старцев

Павел Басинский Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды. — М.: АСТ, 2013

Что это за книга

Сравнительное жизнеописание двух великих русских старцев: Льва Толстого и Иоанна Кронштадтского в контексте мировоззренческих и человеческих противоречий, которые в полной мере отразили, а в чём-то и предопределили трагическое развитие России в двадцатом веке.

Интересное и актуальное исследование. Беллетристический стиль и умение сохранять интригу не дают читателю расслабиться и заскучать, и уверенно доводят его до конца повествования. При этом не возникает никакого сомнения, что перед тобой именно исследование: добросовестное и скрупулезное, без дмитрийбыковского темпераментного словоблудия и без борисакунинской равнодушной многозначительности.

Закрываешь прочитанную книгу с чувством благодарности автору за проделанную работу, но остаётся некий живчик неудовлетворенности, который продолжает глодать читателя вопросом: И ЧТО?

Вопрос не праздный, потому что у заинтересованного, но не подготовленного читателя в процессе чтения могут периодически возникать нервный тик и схватки от несварения информации, и он законно ждёт, что автор где-нибудь в конце захватывающего повествования объяснит, в чём дело. Расставит, так сказать, точки над «и», выразив своё отношение к описанному. А Павел Басинский этого как раз и не делает, не боясь оставить читателя неудовлетворенным. Свое отношение он концентрированно выразил в следующей фразе:

«В противостоянии этих людей было много горького. Мы должны понимать и того, и другого и не вносить в душу вражду. Мы можем многому научиться и у того, и у другого».

Ввиду скупости авторских выводов мыслям читателя вольно летать над раскрытой книгой. Что и отражают эти заметки.

О чем будем вести речь

Писателя Льва Толстого и священника Иоанна Кронштадтского (Сергиева) почитатели боготворили ещё при жизни и безоговорочно называли великими. По степени и глубине воздействия на массы людей им не было равных ни до, ни, пожалуй, после, если только вывести за скобки советских вождей, но природа почитания политических вождей вообще иная, хотя во внешних проявлениях есть много общего.

Льва Толстого представлять, полагаю, не нужно. Скажу только, что Павла Басинского вполне можно назвать толстоведом благодаря интересному биографическому исследованию, опубликованному под названием «Бегство из рая» и получившему в 2011 году престижную премию «Большая книга».

Святой праведный Иоанн Кронштадтский (Сергиев) - священник кафедрального Андреевского собора в Кронштадте, канонизирован РПЦ в 1990 году. Почитался как великий молитвенник, чудотворец и прозорливец. Наряду с Л.Н. Толстым считался одним из самых уважаемых и популярных людей в России в конце девятнадцатого – начале двадцатого веков.

Жизнеописание ведет читателя от юных лет героев через открытие ими собственного предназначения к духовной и творческой зрелости, далее через пережитые творческие и духовные кризисы – к формулированию поздних ценностных и моральных императивов, ставших камнем преткновения в их заочных взаимоотношениях, которые автор справедливо характеризует как вражду. Со стороны Льва Толстого эта вражда носила неличностный, отвлеченный, но не менее разрушительный характер, в то время как для Иоанна Кронштадтского главный враг был персонифицирован именно в личности Льва Толстого.

Описывая становление героев, автор пытается найти чудесные совпадения в их жизни (иногда кажется, что, «притягивая факты за уши»), их духовную общность, но всё равно рано или поздно он вынужден поставить двух великих старцев перед барьером, разделившим их и их сподвижников на два враждебных лагеря.

Предмет спора и источник вражды Святого и Льва – отношение к официальной религии и к церкви как к религиозному институту, с одной стороны, и к интеллигенции, представлявшей гражданское общество того времени, с другой. Именно эта проблема, как представляется, оказалось точкой приложения сил, способных перевернуть и в конце концов перевернувших Россию.

Сначала поймём позиции героев, поэтому дальше будет много цитат. Слова автора и героев исследования Павла Басинского, а также их критиков-современников выделены мной курсивом. Цитируя современных критиков, я называю автора и кое-где источник. Интересующиеся легко найдут цитируемые тексты в Интернете.

Итак, начнём.

Вот вывод «позднего» Льва Толстого о церкви – крайне нелицеприятный, но честный и полностью исчерпывающий отношение к ней писателя в последние годы жизни:

«Я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения».

Если бы он остановился на этой для многих спорной, но чеканной и завершённой формулировке, то и ладно бы: есть тема для размышления и предмет спора. Но писатель в своих публичных высказываниях идет гораздо дальше:

«…Я готов скорее отдать трупы моих детей, всех моих близких на растерзание голодным собакам, чем призвать каких-то особенных людей для совершения над их телами религиозного обряда» (это он об отпевании). Или:

«Есть ли в христианском мире книга, наделавшая больше вреда людям, чем эта ужасная книга, называемая «Священной историей Ветхого и Нового завета»?

Павел Басинский отмечает это «удивительное пренебрежение Льва Николаевича к религиозным чувствам людей, с которыми он полемизирует о вере. Говоря о Православии, Толстой именует Господа Иисуса Христа «повешенным иудеем», таинство причащения Тела и Крови Его — «похлебкой», Евангелие — «мешком грязи», а Пречистую Матерь Божию называет словами, которые не поворачивается язык повторить даже в виде цитаты».

Итак, Лев Толстой полемизирует с Церковью, полемизирует жёстко, на грани приличия. При этом с Иоанном Кронштадтским Толстой никогда не встречался, но о нём знал, его духовное значение понимал и лично про великого старца ничего плохого не писал и не говорил. Наоборот, как показывает в книге Павел Басинский, Лев Толстой не поддерживал хулу по отношению к Иоанну Кронштадтскому, в изобилии лившуюся из уст его друзей и союзников (в частности, Николая Лескова, о чем ниже).

Иоанн Кронштадтский в своих проповедях, дневниках и немногочисленных печатных работах полемизирует с врагами Церкви, к которым он относит, прежде всего, интеллигенцию, персонифицируемую в Льве Толстом, который в мыслях и устах проповедника и есть главный враг.

Вот что Иоанн Кронштадтский говорит в своей проповеди о современной ему интеллигенции:

«По причине безбожия и нечестия многих русских, так называемых интеллигентов, сбившихся с пути, отпадших от веры и поносящих ее всячески, поправших все заповеди Евангелия и допускающих в жизни своей всякий разврат, — русское царство есть не Господне царство, а широкое и раздольное царство сатаны, глубоко проникшее в умы и сердца русских ложно ученых и недоучек и всех, широко живущих по влечению своих страстей и по ложным, превратным понятиям своего забастовавшаго ума, презирающаго Разум Божий и откровенное Слово Божие».

Жёстко, спорно, но, как и у Льва Толстого, чеканно и завершённо: не убавить, ни прибавить. И если бы на этом остановиться, то можно было бы сказать, что есть тема для дискуссии. Однако священник на этом не останавливается. Из поздних записей:

«Доколе, Господи, терпишь злейшего безбожника, смутившего весь мир, Льва Толстого? Доколе не призываешь его на Суд Твой?»

«Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превосшедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли — этот труп зловонный, гордостью своею посмрадивший всю землю».

«Смерть грешника люта. И смерть его — Толстого — будет страхом для всего мира. (Конечно, это скроют родные)»

Справедливости ради, нужно сказать, что именно эти слова не произнесены в публичном выступлении, а написаны в личном дневнике отца Иоанна. Но и в публичных проповедях Иоанн Кронштадтский называл Льва Толстого «нравственным чудовищем», «злонамеренным лжецом», «льстивой лисой», и наконец просто «свиньей» (П. Басинский).

Не знаю, как современникам, но сегодняшнему здравомыслящему человеку хочется развести руками. Слово, не всуе произнесённое, весит много в русском языке. Словами значительно более низких рангов убивали русских поэтов, вкладывали в руки самоубийц пистолеты, и заставили государя отречься от престола.

Приведённые слова двух великих старцев лично у меня вызывают ужас. Когда читаю, перед глазами возникает распахнутый в гримасе беззубый рот на белом лице в серии картин Эдварда Мунка «Крик», написанных, кстати, в период между 1893 и 1910 годами, то есть ровно в то время, когда два русских титана обменивались размашистыми ударами.

Русская интеллигенция также не молчала. Внук православных священников русский писатель Николай Лесков, говоривший о своей «счастливой религиозности», с лихвой компенсировал толстовскую сдержанность по отношению к Иоанну Кронштадтскому. Например, в следующих выражениях:  

«А слава его (Иоанна Кронштадтского) и глупость общества всё растут, как известный столб под отхожим местом двухэтажного сортира в уездном городе. Зимой на морозе это даже блестит, и кто не знает, что это такое, - тот принимает это не за то что есть. Но мерило одурению – это верное» (из письма Лескова Толстому 1890 год)

Объяснением личной нелюбви к отцу Иоанну, защищавшему официальную церковь, могут служить такие слова Николая Лескова: «У нас византизм, а не христианство». Причина веская, но никак не объясняющая и не оправдывающая выдающуюся невоспитанность и хамство русского писателя по отношению к русскому священнику, да просто к человеку, с которым никогда не встречался и знаком только по слухам, сплетням и статья в газетах.

Вот, так сказать, исходная информация к размышлению.

Начиная эти заметки, я надеялся прийти к каким-нибудь выводам, а потому сформулировал для себя вопросы, на которые ищу ответ. Первый и главный вопрос:

- что ЭТО было и почему так?

Далее:

- в чем социальная подоплёка и социально-политические последствия этого противостояния;

- насколько это противостояние было национально обусловлено, то- есть, было ли в его причинах, содержании и форме что-то специфически русское;

- перспективы взаимоотношений церкви и интеллигенции сегодня в свете этого противостояния.

И, наконец:

- психо и этнолингвистические аспекты: каким это было по форме и почему.    

Чётких выводов сделать не получилось, но некоторые соображения я сформулировал.

Мысли, как птицы

Павел Басинский характеризует суть конфликта между Львом Толстым и Иоанном Кронштадтским следующими словами:

«Трагедия спора была в том, что оба они искали пути спасения веры в условиях кризиса самой веры, в котором отдавал себе отчет всякий здравомыслящий русский человек».

Не согласен с этим. В том-то и дело, что с определенного момента, хронологически пришедшегося на рубеж девятнадцатого и двадцатого веков, Лев Толстой и отец Иоанн, похоже, перестали искать какие-либо новые пути. Причины этого, кстати, можно найти в книге Павла Басинского. Два великих старца считали, что путь спасения веры ими найден раз и навсегда: для Льва Толстого это было прекращение одурманивания народа путём уничтожения религиозных институтов в лице официальной Церкви, а для Иоанна Кронштадтского укрепление официальной Церкви вкупе с православным государством, в том числе и путём уничтожения её противников. Если бы поиски путей спасения веры продолжались, противостояние между ними не приобрело бы такого ожесточённого характера и заочный спор не вёлся бы в такой непотребной, как ни суди, форме.

Именно «замораживание идеологических позиций» в споре двух великих старцев и вызвало, как мне представляется, тот высочайший градус ненависти, который мы видим, читая их опусы. Ненависть – чувство, вызванное попранием самого дорого, самого важного - того, без чего жить нельзя. У обоих героев, как справедливо отмечает автор, это самое важное было одинаковым: вера. Вера буквальная, говоря словами Порфирия Петровича, вера религиозная, вера в Христа. Только один считал, что Бог - в Церкви, а другой, что в Церкви Бога нет.

Для подобного спора были объективные причины. Церковь и общество находились в глубоком кризисе. Вот что пишет известный лесковед Ирина Мелентьева:

«Когда мы читаем у Лескова о христианах того времени и общественных нравах, зачастую становится просто страшно. Начинаешь понимать, почему впоследствии произошла революция. Червоточина была не то чтобы в Церкви, но в обществе, состоящем из людей, каждый из которых имел свою погрешность ви́дения. […]. Одно массовое курение в храмах чего стоит! В дневнике у Анны Григорьевны Достоевской, например, есть место, где она вспоминает, как ей кто-то сказал после панихиды по ее мужу: "А вы заметили, что даже никто не курил во время службы?" Для нас это, слава Богу, непредставимая ситуация, чтобы на литургии курили в кулачок...»

Наряду с кризисом существующих институтов, происходили мучительные роды и становление новых, и прежде всего - гражданского общества. В этих условиях Лев Толстой и Иоанн Кронштадтский, по существу, взяли на себя роли официальных представителей, а многим их последователям казалось, что и субститутов соответствующих общественных институтов:

- Лев Толстой – института гражданского общества;

- Иоанн Кронштадтский – института официальной Церкви.

А между этими институтами непримиримая борьба велась ещё со времен французской революции. После первой русской революции 1905 года эта борьба из идеологической превратилась в политическую, и великим старцам на склоне лет пришлось определяться с политическим предпочтениями и занять определенную политическую позицию. Как известно, выход в толпу, в политическое пространство снижает творческую потенцию художника и мыслителя, так как лишает их свободы, делая заложниками политических интересов. Это и произошло с Львом Толстым и Иоанном Кронштадтским на склоне лет. Чтобы понять дальнейшее, нужно осознать, что в начале двадцатого века перед нами не великий писатель и великий священник, а два политика, стоящих по разные стороны баррикад.

Они будто ослепли и забыли всю существовавшую до них великую европейскую культуру, которая всегда отличалась дуализмом и стояла на двух ногах: религии и просвещении. Можно сколько угодно спорить о том, насколько совершенны были институты и какая нога являлась толчковой, но мощь и благотворность этих двух источников европейской культуры отрицать бессмысленно.

Ослабление религиозной веры в Европе сопровождалось усилением веры в человека, в безграничные возможности познания и в разумный порядок, создаваемый человеческими усилиями. Свобода человека стала рассматриваться не столько с духовной позиции, сколько с гражданской. При этом свобода в европейской традиции всегда была и оставалась индивидуальной. Свобода во Христе – индивидуальна потому, что источник этой свободы – прямое обращение индивида к Богу через молитву. Гражданская свобода – индивидуальна, так как ее источник составляют экономическая автономность индивида и возможность личной самореализации в социуме.

В России традиции индивидуальной свободы были не столь развиты, хотя ее ценность осознавалась крестьянским населением, особенно на юге. Недаром через десяток лет большевики пришли к власти, по существу, с единственным конструктивным лозунгом – земля народу. Значительно меньшей была потребность в индивидуальной свободе у городского рабочего населения - тех же крестьян, переселившихся в промышленные центры и не вышедших ещё из маргинального состояния. Эта часть населения воспринимала свободу в контексте обретения достойного социального статуса под лозунгами «справедливости» и перераспределения, как это, собственно, и свойственно маргинальному сознанию.

Поэтому в России ослабление религиозной веры оставляло за собой незасеянное поле. Индивидуальная гражданская свобода не стала ещё осознанной ценностью, а ценность индивидуальной свободы во Христе теряла привлекательность.

Надо подчеркнуть, что борьба двух великих старцев носила не только идеологический характер, но подкреплялась и конкретными политическими действиями.

Так, Иоанн Кронштадтский за год до смерти вступил в монархическую организацию Союз русского народа (членский билет № 200787), которая и тогда имела и сейчас имеет весьма противоречивую репутацию. Благодаря двойственной оценке кишиневских еврейских погромов, сделанной на основе противоречивой информации, поступавшей к нему от различных заинтересованных сторон, Иоанн Кронштадтский был зачислен либеральной прессой в антисемиты, хотя, как показывает в книге Павел Басинский, таковым никогда не являлся. 

В последние годы жизни Иоанн чуть ли не самого Господа Бога привлекал к политическим дрязгам:

«Запечатлей уста и изсуши пишущую руку у В. Розанова, глаголящего неправильную хулу на Всероссийский Киевский съезд миссионеров».

Проповедовал перед многотысячными толпами народа, проводил открытые исповеди, потому что лично исповедовать такое количество страждущих ему было не под силу. Не все предсказания отца Иоанна, сбылись.

«Несомненно, что все отпадшие от веры и Церкви русские разобьются, как глиняные горшки (сосуды скудельные, Пс. 5), если не обратятся и не покаются, а Церковь останется непоколебимою и до скончания века, и Монарх России, если пребудет верен Церкви православной, утвердится на престоле России до скончания века».

Монарх, как известно, до конца был верен Церкви, но это не спасло его и его семью от трагической гибели, а Русскую православную церковь от поругания.

Некоторые критики, ничтоже сумнящеся, возлагают на отца Иоанна долю ответственности за последующие трагические события в истории России:

«Религиозные экстазы прихожан во время открытых исповедей Иоанна Кронштадтского были явными симптомами пробуждения Народа-нуминоза. Батюшка любил народ и вызывал Народа, который в конце концов появился из недр коллективного бессознательного народа. И натворил руками этого народа много дел. Например, совершил революцию. Её массовый энтузиазм (одержимость) и массовые же убийства (жертвы) - суть деяния Народа, берущего священный реванш за века забвения, карающего свой народ за религиозную слепоту» (Олег Давыдов).

Мне это представляется неправильным, хотя прямое участие наших героев в событиях, которые можно считать повлиявшими на ход истории, отрицать трудно. Так, имеются свидетельства того, что отец Иоанн встречался в 1904 году с Григорием Распутиным, выделил его среди прихожан, исповедал и, как писала пресса, был глубоко тронут его искренним раскаянием, подметив в нём «искру Божию».  Если так, то, зная отношение царской семьи к отцу Иоанну, можно сказать, что он вольно или невольно составил протекцию «сибирскому страннику», последствий которой для истории России нельзя недооценивать. Сразу же после кончины Иоанна Кронштадтского в 1908 году по словам исследователей, пытавшихся разобраться в том, как всё было в действительности, были предприняты «обдуманные попытки отделить имя о. Иоанна от Распутина».

Лев Толстой также развил в конец жизни активную общественно-политическую деятельность. Выступая против официальной церкви, он финансировал эмиграцию старообрядцев–духоборов из России в Канаду, где эта старообрядческая община благополучно существует и сейчас. Чтобы собрать средства для финансирования переселения духоборов, Лев Толстой закончил ранее отложенный роман «Воскресение». При этом нельзя не отметить, что в это же время православная Церковь активно занималась легализацией старообрядчества в России. Так в 1905 году был издан указ императора Николая II «Об укреплении начал веротерпимости», упразднивший законодательные ограничения в отношении старообрядцев. Началось единоверческое движение, открывались единоверческие церкви, крупнейшей из которых стала Никольская единоверческая церковь в Санкт-Петербурге, в здании которой на улице Марата сейчас находится Музей Арктики и Антарктики.

И, наконец, ещё один важнейший фактор, определивший масштабы и форму противостояния: средства массовой информации. На рубеже веков и особенно после отмены цензуры в 1904 году резко увеличился медийный и идеологический потенциал газет и журналов. Критик Михаил Элельштейн назвал популярность Льва Толстого и Иоанна Кронштадтского массовой популярностью «нового типа». В интернет журнале «Нескучный сад» он пишет: «По сути, Лев Толстой и Иоанн Кронштадтский жили в эпоху возникновения массовой культуры в ее нынешнем виде. В этом смысле оба они были, выражаясь современным языком, «медиаперсонами», обоих осаждали интервьюеры и репортеры, следившие за каждым их шагом. Невероятная слава обоих героев Басинского, вышедшая далеко за пределы России (автор напоминает, что книга Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе» была любимым чтением британской королевы Виктории), поддерживалась и подогревалась прессой, как раз тогда становившейся «четвертой властью». Не случайно жизнь Иоанна Кронштадтского его биограф делит на два этапа: до 20 декабря 1883 года, когда в популярной газете «Новое время» появилось благодарственное письмо исцеленных им людей».

Таким образом, нужно признать, что общественно-политическая деятельность Льва Толстого и Иоанна Кронштадтского, пусть косвенно, но влияла на ход политической борьбы в первое десятилетие двадцатого века и в какой-то мере предопределила последующий выход на политическую сцену «третьей силы» во главе с Владимиром Ульяновым-Лениным. Как известно, Ленин назвал Льва Толстого «зеркалом русской революции». В таком случае Иоанна Кронштадтского следует считать «зеркалом русской контрреволюции».

Льву Толстому Владимир Ленин посвятил несколько своих статей. Интересно посмотреть, как он рассматривал роль и место Льва Толстого в общественной жизни России того времени:

«Легальная русская пресса, переполненная статьями, письмами и заметками по поводу юбилея 80-летия Толстого, [...] до тошноты переполнена лицемерием, лицемерием двоякого рода: казенным и либеральным. Первое есть грубое лицемерие продажных писак, которым вчера было велено травить Л. Толстого, а сегодня - отыскивать в нем патриотизм и постараться соблюсти приличия перед Европой. Гораздо более утонченно и потому гораздо более вредно и опасно лицемерие либеральное. Послушаешь, [...] сочувствие их Толстому самое полное и самое горячее. На деле, рассчитанная декламация и напыщенные фразы о "великом богоискателе" - одна сплошная фальшь, ибо русский либерал ни в толстовского бога не верит, ни толстовской критике существующего строя не сочувствует. Он примазывается к популярному имени, чтобы приумножить свой политический капиталец, чтобы разыграть роль вождя общенациональной оппозиции.

«С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, - с другой стороны, "толстовец", т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: "я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками».

«С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; - с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности - попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины».

 Налицо уважение автора к Льву Толстому как к писателю и даже сочувствие (пусть и с известной ленинской издёвочкой) к нему как к мыслителю. Ненависть Владимира Ульянова вызывают две вещи:

1.   Русская интеллигенция и

2.   Религия (в терминах Ленина - поповщина). Причем поповщина по убеждению для Ленина страшнее поповщины по должности, так как первую можно физически уничтожить (что и было впоследствии сделано), при том, что вторую извести гораздо сложнее.

Как ни странно, но в своем поношении интеллигенции и религии Владимир Ленин вполне мог опереться на авторитет как Иоанна Кроншатдского, так и Льва Толстого. В результате изматывающей борьбы интеллигенции с химерами «прошлой жизни», на сцену вышла ленинская третья сила с ясными привлекательным лозунгами и опорой на маргинальные слои населения. Что стало после этого с русской интеллигенцией и с попами – известно. Но для последовательности ещё две цитаты из Ильича:

«Святейший синод отлучил Толстого от церкви. Тем лучше. Этот подвиг зачтется ему в час народной расправы с чиновниками в рясах, жандармами во Христе, с темными инквизиторами, которые поддерживали еврейские погромы и прочие подвиги черносотенной царской шайки» (Толстой и пролетарская борьба «Рабочая Газета» №2 1910). 

В статье говорится уже о народной расправе, да и напечатана эта статья, заметим, в «Рабочей газете», то есть направлена на целевую, как сейчас говорят, аудиторию.

Ну а последний шаг будет сделан Владимиром Лениным через девять лет: предписание «расстреливать попов беспощадно», «повсеместно» и «как можно больше». 

И ведь прошло-то менее десятка лет со смерти двух великих старцев, сцепившихся не на жизнь, а на смерть. Только они померли своей смертью и прославлены потомками, а десятки тысяч «попов» и интеллигентов сметены революцией с лица земли, не успев даже определиться, какая из двух позиций им ближе. 

Теперь о том, насколько противостояние между Иоанном Кронштадтским и Львом Толстым было национально обусловлено. Я думаю, что было в полной мере: и по сути, и по форме. Это «выброс» в результате русского национального брожения. Массовая аудитория Иоанна Кронштадтского была русской и представляла собой срез всех сословий, по вере и традициям причислявших себя к православию. Пафос Льва Толстого также обращен, прежде всего, к русским, но его аудитория была шире и включала «русских европейцев», составлявших либеральную часть общества.

Таким образом, жесткая до грубости заочная дискуссия шла между русскими мыслителями и касалась русской судьбы, будучи в конечном итоге направленной на решение тех проблем, которых за русских никто не решил бы. Однако по мере революционного развития ситуации и повышения международной значимости политических процессов, происходивших в России, русская изначально проблема стремительно приобретала интернациональный характер, собственно русские задачи были отставлены за ненадобностью, их заменили задачи «мировой революции», «диктатуры пролетариата» и т.д. Как мне представляется, русские задачи, которые не были решены в начале двадцатого века, не решены и сейчас. Они даже не поставлены ещё. Мы по-прежнему оперируем дореволюционными имперскими или постреволюционными советскими мифологемами. В этом смысле вопросы, поставленные двумя великими мыслителями, актуальны и сейчас, причём именно в русском преломлении – с точки зрения осознания собственных интересов и перспектив развития русской нации в двадцать первом веке.

На характер и форму ведения «дискуссии» двумя великими старцами, безусловно, повлияли особенности русского характера. Например, такие:

- воинствующая честность: честность как боевое оружие, как автомат Калашникова, имеющий малую кучность, но высокую скорострельность и мощный поражающий эффект; направленная не на восстановление, а на разрушение, более того, на полное и окончательное устранение противника (у Иоанна Кронштадтского – физическое);

- бескорыстность суждений и действий;

- смелость и бесшабашность;

- горячность и невыдержанность.

Не то, что эти черты присущи только русскому характеру, но у русских, как мне кажется, они особенно ярко выражены и часто используются в ущерб себе.

Что касается языка «дискуссии», то этот вопрос достоин отдельного исследования. Достаточно сравнить язык политической дискуссии Александра Пушкина и Петра Чаадаева, да того же Герцена, по не менее болезненным и важным проблемам России с языком, использующимся нашими героями. А ведь их разделяет всего одно поколение. И наконец, говоря о форме и языке спора, нельзя не учитывать крайне преклонный возраст наших антагонистов. Самые непримиримые заявления и самые жёсткие оценки были сделаны ими в конце жизни. Поистине, в старости лучше говорить притчами.

Какие же выводы можно сделать о перспективах взаимоотношений церкви и интеллигенции сегодня в свете этого противостояния?

На вопрос интервьюера, преодолен ли за прошедшие сто трагических лет описанный в книге кризис, или разросся, Павел Басинский ответил:

«Кризис не преодолен. Проблема в том, что этот кризис в России был как бы «заморожен» Советской властью […]. Сейчас он «разморожен», и обществу, и церкви вдруг стало больно. […] У нас одни всерьез хотят вернуть Святую Русь, не понимая, что Средние века давно прошли, а другие говорят, что церковь – это вообще Средние века, не понимая, что в церкви реально нуждается огромное количество людей. И вместо поиска компромисса мы начинаем очередную гражданскую войну…»

Мне кажется, что для разрешения кризиса в современных условиях должна сначала заново сформироваться русская интеллигенция (основа есть) и найти своё место в новой жизни русская православная церковь. Это первое условие. И второе условие: избегать выхода на политическое поле.

На вопрос, планирует ли Павел Басинский писать еще что-то о святом праведном Иоанне Кронштадтском, автор книги ответил отрицательно, и пояснил:

«Толстой мне более близок, более родной. Фигура отца Иоанна для меня сложна. Он — такая церковная скала, и меня даже немного пугает. При том, что он был очень добрым человеком. Пугает своей уверенностью, что если ты не в Церкви, ты погиб. Впрочем, так же меня пугает и толстовское отрицание Церкви».

Я бы сказал, что пугаться не нужно, потому что в таком случае мы пугаемся самих себя. Два великих старца – это две стороны одной медали, нашей медали. В каждом из нас – по сравнению с ними лилипутов - есть доля каждого из них. Их борьба и сейчас продолжается в душе каждого образованного и неравнодушного русского человека.

Такие вот мысли. Выводов нет, тема для меня не закрыта, вопросы остаются.

Надеюсь, никого не обидел. Приглашаю к дискуссии.