Альтернативные определения "нации"

Итак, дорогие друзья, давайте теперь рассмотрим несколько альтернативных определений понятия «нация». Как мы уже убедились раньше, понятие это чисто манипуляционное, а потому нас ничуть не должны удивлять царящие в данном вопросе путаница и разброд мнений.

Ни на минуту мы не должны забывать о том, что целью концептуальных аналитиков ГП, введших в оборот как само данное понятие, так и связанную с ним масонскую «национальную идею» и «национальную политику», являлось онтологическое опускание гоев с духовного на физический, материалистический план бытия.

В самых общих чертах план Глобального Предиктора был, по-видимому, такой: сначала национальная и патриотическая идея использовалась для разрушения христианской цивилизации (как русской, так и романо-германской), с ее помощью были задействованы все центробежные, деструктивные силы в обществе (обязательно под масонским и еврейским руководством), а затем она была умышленно дискредитирована («нацизм») с целью интеграции этнографических обломков, лишенных уже какой-либо высшей связующей идеи, в чисто механистические объединения на основе грубого принуждения и манипуляции сознанием.

[Любопытно, что сам термин «патриотизм» был введен в обращение сподвижником Петра I иудеем П. Шафировым.]

Как мы помним, этот диалектический план обманул очень многих современников, но не выдающегося русского философа К.Н. Леонтьева, который уже в 1890-м году твердо заявил: «политика племенная, обыкновенно называемая национальною, есть не что иное, как слепое орудие все той же всесветной революции».

В сталинской статье «Марксизм и национальный вопрос» эта связь уже была представлена почти открыто, а определение «нации» тов. Сталина было явно ориентировано на реализацию второй части вышеуказанного плана.

Как уже было объяснено мною ранее, эта вторая, марксистская часть плана предусматривала обязательное опускание гоев еще на одну ступеньку вниз – с животного уровня к насекомообразному и немому «статусу бессознательных организмов». В связи с необходимостью такого дальнейшего опускания гоев, все «зоологические ценности национализма» объявлялись устаревшими, реакционными и подлежащими забвению.

Потому-то в сталинском определении и оказались опущены всякие ссылки не только на религиозные, но и на расовые и этнические характеристики описываемой им общности людей. Такая общность уже очень мало чем отличалась от зиновьевского человейника.

Следует отдать должное дальновидности данной интеграционной установки Сталина (или его кураторов), так как сепаратистские национальные тенденции доминировали как в течение XIX-го, так и всего XX-го столетия. Если в начале ХХ-го века в мире насчитывалось только 55 национальных государств, то к концу – уже свыше двухсот.

На нынешнем этапе исторического развития мы можем ожидать резкого ускорения формальной политической интеграции этих многочисленных этнографических обломков. Как пишут авторы ВП СССР, «процесс глобализации носит объективный характер», а потому ценность сталинского определения для ГП сегодня, пожалуй, высока, как никогда. К этому вопросу мы еще вернемся в дальнейшем.

А пока давайте посмотрим на имеющиеся у нас альтернативные определения.
Критикуемые тов. Сталиным австрийские социал-демократы Р. Шпрингер и О. Бауэр предложили следующие формулировки:

"Нация - это союз одинаково мыслящих и одинаково говорящих людей". Это - "культурная общность группы современных людей, не связанная с "землей". (Р. Шпрингер)

"Нация - это вся совокупность людей, связанных в общность характера на почве общности судьбы". (О. Бауэр)

Оба эти определения следует признать неудачными, хотя они в значительно меньшей степени удовлетворяют генеральному плану аналитиков ГП, чем сталинское, так как подразумевают сохранение народами хотя бы некоторой культурной самобытности или «культурно-национальной автономии» в условиях «глобального человейника».

Оба определения получили резкую марксистскую отповедь от тов. Сталина. Их контрреволюционность заключалась в тенденции к «духовному порабощению рабочих» посредством сохранения и развития их национальных культур.

Впрочем, здесь присутствовал еще и чисто политический негативный момент – явственное стремление еврейского Бунда к «культурной автономии» от своей дочерней организации – РСДРП (после революции все бундовцы мирно влились в захватившую в России власть РКП (б)).

По учению Маркса, для гоев допустима лишь одна форма духовной и культурной самобытности – стремление к объединению в «единую интернациональную армию труда». По мысли классиков марксизма, в этом и должно заключаться все народное гойское счастье. А потому подобные заигрывания австрийских социал-демократов с национальными культурами гоев были сочтены тов. Сталиным неуместными.

Немалые затруднения вызвал латинский термин «нация» у тех русских мыслителей, которые добросовестно пытались на том или ином этапе дать ему научное определение. Следует еще раз подчеркнуть – в условиях Российской Империи им приходилось иметь дело не с неким «объективным явлением» общественного бытия, связываемым с каким-то отчетливым образом, который мог бы быть описан в доступных широкому пониманию идиомах, но скорее с пропагандистским клише, псевдонаучной абстракцией, программирующей сознание гоев на определенные, нужные закулисным манипуляторам алгоритмы поведения в переходный период от христианской к антихристианской цивилизации.

Большинство же русских публицистов относились к нему с совершенно научной серьезностью и основательностью – и потому зачастую приходили в искреннее недоумение, признаваясь в своей неспособности найти и передать в словах соответствующий «объективный образ». Приведу лишь несколько примеров.

Замечательный русский журналист Михаил Осипович Меньшиков, считающийся основоположником русского национализма (в 1908 г. им был учрежден Всероссийский Национальный Союз), оставил множество статей «по национальному вопросу» - «Дело нации» (1914), «Что такое национализм?» (1916) и проч..

Он открыто признавался, что «национализм» совершенно научно не изучен и, притом, никем не изучается». Собственные научные изыскания Михаила Осиповича привели его к мысли об оборонительном характере русского национализма, к его пониманию как выражению инстинкта самосохранения нации.

За эти научно-публицистические разработки 19 сентября 1918 года М. Меньшиков был расстрелян сторонниками марксистской философии права («Право в силе»). Официальный приговор гласил: за «явное неподчинение советской власти».

Но и у такого замечательного теоретика полностью отсутствовала ясность в понимании данного вопроса. Вот лишь некоторые из его высказываний:

«Мне кажется, религия отнюдь не есть признак национальности».

«Из внешних признаков народности лишь один серьезен – это язык.»

«Нация» есть не физическое существо, а политическое. Нация есть одухотворенный народ, сознающий себя среди других народов независимым и державным.»

«Нация есть душа народа: общий разум и общая любовь».

«Итак, нация есть союз гражданский прежде всего».

«Какая бы группа ни соединилась для защиты и бережения основных прав человека, она становится нацией.»

«Известный деятель освобождения Н. Милютин выразился, что только с 1861 года народ наш сделался нацией. Мне кажется, он до сих пор не совсем ею сделался, и в этом вся наша беда.»

Как видим, разброс мнений очень широк, а последнее заявление не слишком расходится и с положениями сталинской статьи. К концу жизни Михаил Осипович занял и вовсе марксистскую позицию (если только его дневники за 1918 г. не являются очередной фальшивкой):

«Суеверие национальности пройдет, когда все узнают, что они – смесь, амальгама разных пород, и когда убедятся, что национализм – переходная ступень для мирового человеческого типа – культурного.»

Не берусь даже комментировать эту абракадабру разбитого, запуганного, раздавленного апокалиптическими ожиданиями человека. Вполне возможно, что эта его дневниковая запись действительно является сфальсифицированной.

Гораздо интереснее взгляды по национальному вопросу уже упоминавшегося мною ранее талантливейшего русского публициста Ивана Лукьяновича Солоневича. Но и он начинает с признания в отсутствии у него какой-либо ясности по национальному вопросу:

«Факторы, образующие нацию и ее особый национальный склад характера, нам совершенно неизвестны. Но факт существования национальных особенностей не может подлежать никакому добросовестному сомнению.»

Солоневич решительно отвергает любые марксистские, детерминистские попытки выведения «психического склада» народов из условий окружающей среды:

«Каждая государственность мира, и, в особенности, каждая великая государственность мира, отражает в себе основные психологические черты нации-строительницы. Ни климат, ни география здесь не играют никакой роли.
Ни реки, ни горы, ни моря не играют никакой роли.»

В этом отношении он был весьма категоричным:

«Бытие человека определяется только его сознанием и больше ничем.»

В отношении марксистского философского детерминизма приговор Солоневича однозначен и весьма убедителен:

«В марксизме постепенно исчезло все живое, органическое, настоящее. Исчезли живые нации – на их место стал интернационал, исчезли живые люди, на их место стали производители и потребители. Исчезла живая история – на ее место стали пресловутые производственные отношения. Исчезла, собственно, и человеческая душа: бытие определяет сознание.»

Мысли Ивана Солоневича о русских национальных особенностях и «иудейской религиозной идее построения окончательного Царства Божия на земле» представляют огромный интерес, и я даже надеюсь вас как-нибудь с ними отдельно ознакомить. Но никакого ясного определения «нации» мне у него найти не удалось. С большим удовольствием Солоневич всегда цитировал следующее признание одного из виднейших специалистов по истории Западной Европы проф. Виппера:

«У нас по вопросу о жизни наций ничего не сделано, я бы сказал, ничего не начато.» («Круговорот истории», Берлин 1923)

Самого себя Солоневич считал не «националистом», а монархистом и «империалистом», то есть, сторонником идеи построения «великого и многонационального содружества наций». Вместе с тем, обладая весьма основательной подготовкой в области истории, он считал Россию «старейшим национальным государством Европы» и утверждал, что «хранителем православия является русский народ или, иначе, - что православие является национальной религией русского народа.» (сравните с приведенными выше высказываниями Н. Милютина и М. Меньшикова).

И добавлял к этому:

«Умирание религии есть прежде всего умирание национального инстинкта, смерть инстинкта жизни.»

[Примечание.

  Как такого выдающегося мыслителя не расстреляли в эпоху философского детерминизма и исторического материализма, остается загадкой. В 1933 году он получил 8 лет каторжных работ на строительстве Беломорканала, откуда ему удалось бежать в Финляндию. Возможно, тут дала сбой еврейско-масонская методология выявления «врагов мирового пролетариата» (а точнее, - врагов активного и агрессивного люмпена), и сыграло свою роль безлошадно-крестьянское происхождение Ивана Лукьяновича. Впрочем, и за границей на жизнь Солоневича были организованы 3 покушения, в одном из которых погибла его жена.] 

Уже упоминалась мною ранее полемика по национальному вопросу между двумя выдающимися русскими философами XIX-го столетия: Петром Астафьевым и Константином Леонтьевым. Сначала приведу определение Астафьева:

«Национальность» – есть племя, доразвившееся до сознания и своей пережитой истории, и своих настоящих духовно-связующих его воедино стремлений, сил и задач, и потому племя культурное.»

Здесь под «национальностью» Петр Евгеньевич, очевидно, подразумевал «нацию». Как легко заметить, это определение весьма близко по содержанию к формулировкам австрийских социал-демократов Р. Шпрингера и О. Бауэра, и очень удачным его действительно не назовешь. Константин Леонтьев в письме к Вл. Соловьеву отвечал на него так:

«Как вы находите это определение?
Мне – оно что-то не нравится; оно что-то слишком философское...

...Обыкновенно слово «нация», насколько мне известно, понималось просто как известная ветвь известного племени; ветвь, имеющая особые отличительные признаки в племенном языке, в истории, религии, обычаях и т. д.. (Племя – славяне; нации – русские, поляки, сербы, болгары и т.д.) Это этнографическое и простое определение гораздо больше удовлетворяет мой эмпирический ум, чем философское и слишком углубленное в одну сторону определение г. Астафьева...»

Здесь Константин Николаевич поменял местами племя и нацию, так как специалисты обычно выстраивают такую этнографическую цепочку: семья – род – племя – народ (нация) – раса. И мы уже привыкли считать, что, например, русский народ складывался из нескольких родственных племен: чуди, ильменских славян, кривичей, вятичей, древлян, полян и проч.. Впрочем, эта перестановка мест слагаемых особой роли не играет. Важно следующее признание Леонтьева:

«Вообще нацию определить в точности очень трудно.»

Из уст философа такой невероятной ясности мысли и слога, как Леонтьев, такое признание дорого стоит. Тем более, что он тут же предпринимает попытку ( и совсем недурную) дать все ж таки искомое определение:

«Племя – легче. Язык и кровь (признаки более физиологические).
Культуру – тоже легче. Совокупность признаков более идеальных, чем кровь и язык (уже сформированный), т.е.: религия, род государственных учреждений; вкусы (обычаи, моды, нравы домашние и общественные); характер экономической жизни.

Нация же выходит, мне кажется, из совокупности обеих этих совокупностей – идеальных и физиологических. Признаки особой нации слагаются из признаков племенных и культурных.

Как вы скажете?
Чье определение – яснее и вернее? Может быть, оба хуже? Не знаю.»

В этом определении К. Леонтьева наиболее уязвимым, пожалуй, является расплывчатость его понятия «племени» (уже отмеченная ранее). Ведь в той же группе (или «племени») славян далеко не все народы являются близкими по крови, да и сами славянские языки не так уж и похожи. Такие смутные «физиологические признаки» выглядят не очень убедительно – непонятно, зачем вообще их привлекать. И все же запомним эту попытку.

Огромное внимание национальному вопросу уделял Иван Александрович Ильин. Причем, в его понимании он был неразрывно связан с христианской религиозностью. Приведу для иллюстрации несколько выдержек из его статьи «О христианском национализме»:

«Самое глубокое единение людей возникает из их духовной однородности, из сходного душевно-духовного уклада, из сходной любви к единому и общему, из единой судьбы, связующей людей в жизни и смерти, из одинакового созерцания, из единого языка, из однородной веры и из совместной молитвы. Именно таково национальное единение людей...»

«...каждому народу подобает и быть, и красоваться, и Бога славить - по-своему. И в самой этой многовидности - уже поет и возносится хвала Творцу. И надо быть духовно слепым и глухим, чтобы не постигать этого.

Мысль - погасить это многообразие хвалений, упразднить это богатство исторического сада Божия, свести все к мертвому единообразному штампу, к "униформе", к равенству песка, к безразличию после уже просиявшего в мире духовного различия, - могла бы зародиться только в больной душе, от злобной, завистливой судороги, или же в мертвом и слепом рассудке.

Такая плоская и пошлая, противокультурная и всеразрушительная идея была бы сущим проявлением безбожия. Почерпнуть ее из христианства, из Евангелие, в православии - было бы совершенно невозможно.»

Свидетелями именно такой попытки воплощения вавилонского проекта принудительного смешения всех народов и опускания гоев до уровня бессознательных, немых, алогичных и аморальных организмов, мы и являемся в настоящее время.

Триумфальное шествие по планете «монстра утилитарной глобализации» является прямым результатом успешного воплощения трех альтернативных Христианству глобальных концепций управления: талмудической, каббалистической и сатано-масонской.

И, словно полемизируя с авторами ВП СССР по вопросу о «национализме», Иван Ильин пишет:

«Национализм открывает человеку глаза и на национальное своеобразие других народов; он учит не презирать другие народы, а чтить их духовные достижения и их национальное чувство: ибо и они причастны дарам Божиим, и они претворили их по-своему.
Так осмысленный национализм учит человека, что безнациональность есть духовная беспочвенность и бесплодность; что интернационализм есть духовная болезнь и источник соблазнов; и что сверх-национализм доступен только настоящему националисту. Ибо создать нечто, прекрасное для всех народов, может только тот, кто утвердился в творческом акте своего народа.

"Мировой гений" есть всегда и прежде всего национальный гений; а попытка стать "великим" из интернационализма и пребывая в его атмосфере, давала и будет давать только мнимых, экранных "знаменитостей" или же планетарных злодеев. Истинное величие почвенно. Подлинный гений национален.»

Необходимо учитывать, что Иван Ильин писал эти строки в 1937 году, когда по всей Европе наблюдался резкий подъем национального сознания как реакция на еверейско-масонские зверства в России, Венгрии и Баварии, и этот подъем не мог не отразиться на умонастроении философа.

К сожалению, этот рост гойской пассионарности агентуре мировой закулисы удалось направить в нужное для себя русло и использовать в своих интересах – точно так же, как и национализм XIX-го столетия, времен Наполеона III. Сделать это было не так уж и трудно - ведь между русским национализмом и европейским всегда существовала немалая разница. Вот в какой афористичной форме выразил ее немецкий профессор Шубарт:

«Англичанин хочет видеть мир как фабрику, француз – как салон, немец – как казарму, русский – как церковь. Англичанин хочет зарабатывать на людях, француз хочет им импонировать, немец – ими командовать, - и только один русский не хочет ничего. Он не хочет делать ближнего своего средством. Это есть ядро русской мысли о братстве и это есть Евангелие будущего.»

И еще:

«Европа была проклятием России. Дай Бог, чтобы Россия стала спасением Европы.»

Как известно, общий сценарий второй мировой войны, продуманный вплоть до учета состава противоборствующих коалиций, был спланирован концептуальными аналитиками ГП еще в 70-х годах XIX-го века. Главной движущей силой этой европейской мясорубки должен был стать и стал именно германский казарменный национализм, причем, наихудшего, геббельсовско-розенберговского образца.

Ему была отведена активная, нападающая роль. А русский оборонительный национализм (по Меньшикову, см. выше) усилиями кукловодов оказался в привычном положении «спасителя человечества». Результат столкновения стал трагическим для обоих народов, что, впрочем, и неудивительно, поскольку для того он и задумывался.

Вот как выразительно описал философскую фабулу этого конфликта Иван Солоневич, проведший военные годы в Германии:

«Москва думала о всем мире и об истине для всего мира. Пруссия думала о колбасе только для нее самой. И даже в 1941 году красная Москва говорила об интересах трудящихся всего мира, коричневый Берлин – об гинтерланде для Германии – гинтерланде, который будет поставлять немцам руду, колбасу и нефть.

Так старый спор между идеей и колбасой, нерешенный Александром Невским, снова встал перед Москвой – уже, правда, не «православной», а советской. Московская идея снизилась и огрубела, в нее вросла та же гегелевская колбаса, - хотя и «для всех трудящихся мира», немецкая идея обросла некоторыми фиговыми листками по части «новой организации Европы».

К 1942 году красная Москва стала сворачивать знамена третьего интернационала и стала вспоминать «Святую Русь» древне-московских времен. И фронт устоял. Эта формулировка оказалась такой же необходимостью в 1942 году, какою была и ровно семьсот лет тому назад – в 1242 году (Ледовое побоище, разгром Александром Невским немецких рыцарей на Чудском озере).

Если данная идея выдерживает практическое испытание десятка веков, то, очевидно, какая-то внутренняя ценность в ней есть.»

Если с высоты (или, вернее, из пропасти) сегодняшнего дня посмотреть на последствия второй мировой войны, то становится ясно, что помимо легкой перетасовки ролей в международном геополитическом балансе сил (переход временной роли мирового гегемона от Британской Империи к США) и небывалого развития технологий смерти (создание ядерного и бактериологического оружия), она имела всего три долговременных последствия:

1. Создание государства Израиль.
2. Уничтожение генетического расового ядра тевтонов и славян.
3. Дискредитация идеи физиологического национализма.

Легко убедиться, что все эти три «эпохальные достижения» были предусмотрены и запрограммированы еще в сталинской работе «Марксизм и национальный вопрос».

В своем интервью журналу «Generation эгоист» один из главных популяризаторов каббалы в России раввин Майкл Лайтман сообщил нам:

«Но говорится в книге «Зохар», что к концу поколений раскроется Каббала для всех и каждый сможет заниматься ею, и не потребуется ни принятия клятв, ни строгого отбора желающих.

...Желающие эти будут не идеалистами, как допускаемые в предыдущих поколениях к Каббале, а наоборот – ЛИЦО ПОКОЛЕНИЯ БУДЕТ КАК МОРДА СОБАКИ, наглость станет обыденным явлением – и именно это поколение станет достойным изучения Каббалы.»

Несомненно, без уничтожения русского генетического ядра («пышущих здоровьем стоеросовых дуболомов» - ВП СССР) во 2-й мировой войне, не стала бы возможной в России ни перестройка по-чубайсовски, ни нынешний пьяный разгул жидов с песьими мордами, ни сколько-нибудь серьезное и плодотворное изучение Каббалы и производных от нее учений.

Не была бы расчищена площадка для инверсии нравственных ценностей и для онтологического опускания гоев с уровня «зоологического национализма» до немого статуса бессознательных организмов. Уничтоженное в годы второй мировой войны поколение русских людей просто этого бы не допустило.

(продолжение следует)

(начало)