Без дорог.

Среди безбрежных лесов и всхолмленных бездорожных равнин Приуралья, в самой восточной части Коми, на правом берегу спокойной реки Печоры расположилось старейшее село Саввиноборское.

Как и все долинные поселения, оно вытянулось в линейку вдоль реки на отвоеванной у леса земле.

Окруженное со всех сторон лесами, оно могло бы еще столетия спокойно дремать вдалеке от дорог и городов со своим натуральным хозяйством и древними староверческими законами жизни. Но первый пятилетний план индустриализации круто повернул колесо истории. Стране нужен был лес, и Печора ожила.

Пробуждение Печорского края наступало бурно и бесповоротно.

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/X6dVI-Si6BQ

* * *

Волна за волной следовали на Север экспедиций. Вместе с ними тянулись переселенцы, изыскатели и строители. Они оседали на Печоре по её притокам - на лесоразработках, строительстве Камо-Печорского канала, на изысканиях трасс для будущих железных и шоссейных дорог.

На Адзьве в приполярном Урале был найден уголь. Исконные жители, комизыряне, чуждые староверческой религиозности, начали мечтать о будущих дорогах, фабриках и заводах. Комизырянская молодежь охотно знакомилась с пришлыми, внимательно присматривалась к невиданной раньше технике и, приобщаясь к новой социалистической культуре, выходила из повиновения старикам.

Древний бытовой уклад староверов рушился.

Старики же староверы косо смотрели на пришлых и поэтому еще строже следили за чистотой своих древних обрядов и двуперстных знамений.

Лес, лес и лес. Всюду лес - лес на корню, лес в штабелях, лес в плотах и лотовках. В самом начале тридцатых годов лесоразработки велись круглый год.

В запанях на притоках Печоры делалась сплотка и плоты угонялись в низовья. В начале июля наступала межень. Печора от Усть-Щугора до Троицка мелела и становилась непригодной для сплава плотов и даже лотовой. А сплавлять лес молем не разрешалось, потому что в устье Печоры не было запани.

К этому времени переселенцы, «экспедиторы» и строители старались сплыть вниз к местам своих назначений на двух курсирующих по Печоре пароходах. Каюты и палубы были переполнены. А тот, кто не успевал примоститься на крыше или на ящиках и тюках у машинного отделения, сплывал на баржах или на купленных у староверов лодках.

Драгоценного времени короткого приполярного лета никто терять не хотел. «Продвиг», как говорили «экспедиторы», был всё. Стояние равносильно болезни.

Когда погоня за высокой водой прекращалась, наступал конец нашествиям на Печору. Между Щугором и Троицком воцарялось долгое затишье.

Лесорубы, не торопясь, начинали готовить лес к сплаву будущего года, оставляя гнить на берегах кучи щепы, корья и опилок. Иногда, в конце июля или начале августа, от летних дождей наступал короткий паводок, и тогда берега очищались водой от ненужного хлама. Но вода быстро спадала.

Связь между селениями поддерживалась только лодочной почтой, служебные телеграммы «из центра» и «в центр» передавались устно по телефону.

Во второй половине июля 1931 года дожди зарядили надолго.

Бесконечные леса подернулись серой завесой. Темные облака низко нависли над землей, то проливаясь ливнями, то морося мелким беспросветным «ситничком», от которого на сердце становится тоскливо и грустно.

Белая приполярная ночь превратилась в серую и туманную.

На берегу у Саввиноборского причала не было ни души. От непогоды все спрятались и целыми днями спали после шумной сплавной суеты. Даже тучи назойливых комаров и те попрятались от дождя.

Только маленькая, недавно побеленная старинная церквушка со звонницей и голубыми куполами напоминала о том, что жизнь может пробудиться при первом ударе колокола.

Безудержный дождь и беспросветное небо сломили упорный труд сплавщиков. У самого берега, давно уже не дымя и без огней, стоял на обвисших чалках буксирный катерок. На берегу остались сваленные в груды концы стальных тросов вперемежку с толстым канатом.

Почти на середине реки у отмели, которая тянулась с левого берега и песчаной косой уходила в воду, лежали обсохшие в межень многорядные плоты и лотовки: Их поверхность, то вспученная буграми, то вмятая, повторяла рельеф неровного песчаного дна. Только передние лотовки, чудом перескочившие через песчаный перекат, плавно покачивались на спокойной воде, будто хотели оторваться от зарытой в песок плотовой матки и уплыть по течению.

Сотни тысяч кубометров первосортного строевого соснового леса, с таким трудом спиленного и связанного в плоты, лежали неподвижным грузом, как мертвое тело.

От бабок, хватов и воротов с матки тянулись, провисая, канаты и тросы к сваям и воротам на берегу. Как ничтожен и жалок казался человек в бесплодных попытках сдвинуть с мели эту махину леса и направить вниз по течению.

Теперь уже никто не дежурил на плотах и на берегу - на всё, как говорится, махнули рукой.

Поэтому никто не обратил внимания на маленькую одинокую лодку доверху нагруженную ящиками, мешками и всяким экспедиционным скарбом. Слегка подгребая в корме единственным рулевым веслом, человек медленно плыл по течению, огибая неподвижный обсохший плот. Он откинул капюшон брезентового плаща, глубоко вздохнул и покачал головой.

- Ну и не повезло кому-то? Э-эх! Сколько леса обсохло! - проговорил он тихо и круто повернул лодку к Саввиноборскому берегу.

Причалить удалось только у церкви, где не было штабелей, канатов и лодок. Вытащив свою лодку на щебнистый берег и накатив на конец веревки большой валун, приезжий полез на косогор.

Чавканье непролазной грязи под тяжелыми броднями и шум скатившихся в реку камней, разбудили в ближайшем доме зырянскую лайку. Она высунула из-под ворот белую с черным носом морду, лениво два-три раза тявкнула и исчезла.

Приезжий обошел ближние дома. Двери были заперты на засовы, окна плотно прикрыты ставнями.

Кругом тишина.

Зная, что не всякий старовер пустит к себе ночевать, приезжий пошёл искать контору лесосплава. Телефонные провода привели к новой, только что срубленной половине дома, не успевшей почернеть от дождя и солнца. Приложив к глазам руку, приезжий подтянулся на носках к высокому окну и заглянул внутрь.

Неожиданно соседнее окно чуть приоткрылось, из него просунулась громадная, заскорузлая, темная от загара, смолы и воды рука. Придержав за раму готовое открыться окно, человек из темноты глухо спросил:

- Ночевать что ли?

- Да. В Троицк за продуктами ездил, а теперь опять в лес. Вымок я. Обсушиться бы. А староверы ведь не впустят!

- Обождите малость!

Окно захлопнулось. Чувствуя, что тут ему не откажут, приезжий начал счищать прилипшую к бродням грязь. Наконец послышался стук отодвигаемого засова. Дверь со скрипом открылась и на пороге в вязаной фуфайке, широких галифе и белых носках, с наганом у пояса, появился милиционер.

- О-о! Товарищ милиционер! Опять мы с вами встретились! Помните вы помогли мне лодку с мели стащить? Вот и теперь выручайте - пообсохнуть надо. Легче в лесу с медведями в берлоге жить, чем тут на ночлег допроситься.

- Так-то оно так. Да только арестантская тут. И арестованный есть. Плоты на мель посадил и хотел бежать. Вот и держу до следствия.

- Ничего. Мне ведь не навек. Всего ночь одну. - И приезжий быстро зашагал к лодке за едой и постелью.

Вернувшись, он вошел в горницу, повесил на гвоздь свою трёхстволку, снял намокшие ватник и бродни и с интересом осмотрел просторное помещение. Нехотя, потягиваясь и зевая, с печки слезла сторожиха и начала сапогом раздувать заглохший самовар.

Новая половина дома была прирублена к старой, в которой жил хозяин старовер. Широкие сени разделяли дом на две половины, вели в хлев и на повЕть, где лежало свежее душистое сено. Высокая до потолка переборка из неоструганного теса разделяла горницу на две комнаты.

За переборкой была контора лесосплава, а «арестантская» в обычное время предназначалась для рабочих, которые приходили сюда со сплава погреться, обсохнуть и покурить. Вдоль стен протянулись широкие лавки, на них можно было не только сидеть, но и прилечь.

В переднем углу, под засиженной мухами старинной иконой, стоял струганный стол. Маленькая, подвешенная к потолку керосиновая лампа тускло освещала голые стены и ситцевый полог над широкой двуспальной кроватью. От натопленной русской печки в комнате было жарко, душно. Глаза разъедал махорочный дым.

У края стола, в простенке между окнами, опустив голову на руки, сидел плотовый лоцман. Глаз его в темноте не было видно, но вся сгорбленная фигура и обгорелые, изжованные остатки длинных козьих ножек из завозной тамбовской махорки, которые он, очевидно, выкуривал одну за другой, при всём внешнем спокойствии выдавали внутреннюю напряженную борьбу и тревогу.

Он не взглянул на вошедшего и, чуть приподняв голову, тихо выплюнул попавшую на язык махоринку. Мозолистые, заскорузлые босые ноги, как и его руки, говорили о постоянном физическом и тяжелом труде. Непокорные волосы русыми вихрами торчали в разные стороны. Огромные усы скрывали рот.

Временами, оторвав глаза от пола, он вглядывался сквозь запотелое стекло в серый туман ночи, прислушивался к шелесту дождя по крыше и, точно отмахнувшись от назойливых мыслей, опять опускал голову.

Он старался понять неведомую причину помехи сплава. Впервые оплошав на доверенном ему государственном деле, искал и не мог найти выхода из трудного положения. Видно, он первый раз находился под арестом и не хотел и не мог с ним смириться. В ожидании развязки он не знал, к чему приложить свою силу, время тянулось медленно, и он сокращал его куревом.

- Мир вам, и я к вам! - Приезжий подошел к столу и начал вытаскивать из мешка еду. - Что, товарищ лоцман, не повезло? Обсыхаешь?

Не отводя от пола глаз, лоцман глубоко затянулся и, цедя дым сквозь усы, глухо и сдавленно проговорил:

- Не бёг я. Куда побежишь - леса кругом. Не такие плоты важивал по Каме. Кабы река знакома была, да не такая песчаная с перекатами - не быть бы греху. Вот она шестирядка-то, как в песок врезалась! И пароходом тащить пытали, и воротами подтягивали. Грусть одна. Не по такой реке эдакие плоты гонять да в межень еще! - Лоцман тяжело вздохнул, сделал последнюю затяжку и встал со скамьи, чтобы бросить окурок.

Тут приезжий увидел его во весь рост. Было в лоцмане около двух метров. Сильное тело, выпуклая грудь, широченные во всю дверь плечи и особенно большие, в желваках, шершавые руки говорили о редкой физической силе.

«И такого арестовать? Запереть, лишить работы, движений, воздуха», — невольно подумал приезжий и тихо сказал:

- Не тужи, лоцман, что на Печору попал. Народ тут хороший, помогут. Лишь бы дождичек шёл посильнее да вода прибывала быстрей. А река реке рознь, хоть иные и в одну сторону текут. На одной реке глаз со струи не спускай, только нос успевай поворачивать. А не потрафишь - прощайся и с лодкой, и с жизнью… Да ты брось кисет-то, смотри всю избу новую прокоптил. Табаком горю не поможешь. Лучше чайку с сахаром-рафинадом выпей. К утру сверху может паводок придет. На Печоре так бывает.

- Это и мы, камские, знаем. Наша Кама в разных местах тоже не всегда бывает пригодна к сплаву. Иной плот река на поворотах о камни стукнет, по брёвнушку разметает и молем вниз пустит. Но там моль словить запанями можно, или в матушку-Волгу пойдет. А тут прямо в море полярное по бревну раскидает. Не моя вина, что поздно сплавлять начал от Троицка. Ну, а как застрял да обсох с горя, конечно, хлебнул лишнего. Ведь один с этаким лесом остался. Все товарищи впереди давно!

Последние слова он выкрикнул громко и отрывисто. Видно за самое живое была задета его лоцманская гордость. Он не мог примириться с чужим и своим промахом. На паводок оставалась единственная надежда.

Перевернув донышком кверху опустевший стакан, он отодвинул его к ведерному самовару и, сгорбившись, опять начал свёртывать козью ножку.

- А вы отколь будете, товарищ? Простите, задымлю опять.

- Из Москвы.

- Из самой Москвы? Да… Не бывал я там. Этим годом зимой собирался, да знать рассчитал плохо. - И, забыв зажечь спичку, он впервые посмотрел на приезжего. Из-под густых бровей, в упор, не моргая, точно из глубины души, просили о сочувствии чистые серые глаза. Они глядели открыто, просто.

Но вспыхнула спичка, глаза скрылись за густыми бровями, и на лице появилась едва заметная горькая усмешка. Зажатая между пальцами козья ножка задымилась где-то над кудлатой головой. Огромные пальцы, плохо сгибаясь, разглаживали непокорный ус.

Лоцман нравился незнакомцу, он чем-то притягивал к себе.

- Не кручинься, товарищ, может уплывешь ещё. Дождь на пользу идет.

- Вот четвертые сутки сидит. Глаз не смыкает и только с одной лавки на другую пересаживается, - участливо проговорил милиционер и полез спать под полог на кровать.

Подложив под бок спальный мешок, приезжий разместился на лавке, и вскоре в горнице наступила тишина. Только лоцман курил одну за другой цигарки да изредка открывал окно и всматривался в серую пелену дождя, силясь увидеть покинутый плот.

Когда утром сторожиха слезла с печки и пошла доить корову, лоцман разбудил приезжего. За окном была всё та же беспросветная дождливая погода. Всё те же нависшие низко над лесом тяжелые тучи медленно уплывали на север. На пустынной улице, собирая стадо, пастух громко колотил в доску. Кое-где, прижимаясь к земле, из труб закрутился дымок.

За ночь Печора вздулась и помутнела. Пришлось приезжему натягивать бродни и лезть в воду, - валун и прижатая им веревка ушли в воду, а лодка вытянулась вдоль течения. Подтянув лодку к берегу, он взобрался на косогор и стал рассматривать реку и плот.

Наступивший паводок почти скрыл зарытые в песке бревна матки и выровнял шестирядки. Переднюю сплотку, более легкую, чем матка, течение свободно относило то в одну, то в другую сторону. Матка чуть подавалась её движениям, готовая сорваться с песчаной отмели и уплыть. От бугров и вмятин на плоту не осталось следа, вода подняла все бревна. Только рулевое крепление матки крепко завязло в песке. Терять времени было нельзя, неуправляемый плот мог разбиться о берег. Приезжий быстро вернулся в контору.

- Ну, лоцман, идём к плоту, а не то без тебя уплывет, - тихо сказал он с порога, чтобы не разбудить милиционера.

- Не могу. Я под арестом, - простонал лоцман.

- Разрешения ждать - время терять. Пошли! Не сбежать собираемся? Хуже будет, если плоты разметает.

Махнув рукой на спящего милиционера, арестованный надел брезентовый плащ, меховые бахилы и пошел за приезжим на берег.

- Мать родная! - невольно воскликнул лоцман, взглянув на реку. - Да ведь эта махина того гляди соскочит и уплывет. Людей, людей надо к сваям, к воротам, к бабкам! Только чуток к этому берегу подтянуться и тогда с мели соскочить можно. Э-эх! Людей бы побо-ле! Буди милиционера, пусть людей собирает. Упускать такую воду нельзя. - Лоцман был неузнаваем. В нем закипела энергия. - На плот надо! Хоть ещё одной чалкой за сваю уцепиться.

Он подтянул к берегу первую попавшуюся лодку, схватил длинный шест и крикнул:

- Едем!

- Один плыви! Без милиции обойдемся. Я сам людей собирать буду. Ты костер на плоту разожги да концы приготовь - какие куда зацепить надо. Сделаешь всё - крикни «есть!»

Приезжий, скользя и падая, взобрался на косогор, побежал к церкви, скрылся за ней и вновь показался на звоннице.

Он ждал, вглядываясь в серую мглу. На земляном настиле матки вспыхнул костёр. Над тихой Печорой разнеслось длинное протяжное «е-е-е-е-есть», и эхо замерло на другом берегу.

В то мгновение во влажном тумане серого утра гулко понеслись первые удары набата. Частые и резкие они звали на помощь, тревожно будили людей. Настойчивый зов поднимал всех без различия пола, веры и возраста. На помощь лоцману, как на стихийное бедствие, вышло всё население.

Громко судача на разных языках и размахивая руками, на берегу столпились женщины. Они показывали друг другу на плот, на костер и на одинокого человека. Надевая на ходу ватники и шапки, деловито шагали к лодкам мужчины с веслами, топорами, баграми.

Недавно безлюдная улица и берег ожили.

Звон набата вдруг оборвался, и эхо его замерло вдали.

- На плоты! За чалки! - Раздалась команда со звонницы.

А ей на плотовой матке вторил спокойный и густой бас:

- Ко-о-о-онцы забирай! К во-о-о-о-ро-о-там!

Над рекой с новой силой полился тревожный звон. И под его неугомонный гул, толкая друг друга, все - саввиноборские и пришлые - бросились исполнять приказания.

Развозя такелаж по реке, быстро сновали лодки, и вскоре от матки к сваям и воротам протянулись канаты и тросы. У воротов столпились старики и подростки. Кто-то затянул песню, и все дружно, налегая грудью, начали поворачивать ваги. Канаты поднялись из воды и натянулись, как струны.

На матке с треском сломалось рулевое управление, она заскрипела и, плавно покачиваясь, с трудом оторвалась от песчаного дна.

Поворачивать вороты становилось всё легче и легче. Назойливый зов набата умолк. Костёр на плоту угасал. Матка и лотовки, подчиняясь единому порыву сотен человеческих сил, спокойно вышли на глубокую воду. Теперь канаты и железные тросы крепко держали матку на воде.

Мокрые от дождя и мутной печорской воды люди весело расходились по домам. Только толпа стариков староверов в длинных по колено холщовых рубахах, утопая босыми ногами в грязи, сурово и медленно прошла к церковной звоннице.

С матки донеслось дружное:

- Э-эх! Взяли! Ещё взяли! Тя-ни, бе-ри, бе-ри!

Это сплавщики выбирали и отдавали концы. За дружной работой наблюдал с косогора приезжий. Он смотрел на туго натянутые канаты, на длинное, ожившее тело плота и лотовок, готовых уплыть, как только снимут со свай последние петли.

Серое небо было по-прежнему беспросветным. И все так же лил мелкий дождь, от которого некуда скрыться.

От матки отошла лодка и подчалила к берегу. Из нее, кудлатый, мокрый и грязный, грузно выпрыгнул лоцман. Из-под нависших густых бровей на приезжего весело смотрели окруженные синяками от бессонных ночей глаза. Непокорный ус топорщился в сторону и на лице играла добродушная смешинка. Лоцман смеялся беззвучным, счастливым смехом и, не зная что сказать, смотрел на приезжего.

- Ну, теперь пошли чай пить, - сказал приезжий и зашагал к конторе.

- Нет, не время мне, товарищ, чаи распивать. С водой сплывать надо. Только вещи взять зайду.

На столе стоял приглушенный самовар. Сторожиха поджидала «жильцов». Она не знала русского языка, но вопрос приезжего - «где милиционер?» - поняла. Показав на вошедших, затем указала в разные стороны. Они поняли - милиционер пошел разыскивать их двоих.

Не теряя времени, лоцман достал из-под лавки свой самодельный деревянный сундук, вытащил из него бутылку с недопитой водкой и длинное расшитое красным узором полотенце.

- Разопьем на радостях, а?

- Нет. Себе оставь. Остынешь на воде — пригодится.

Лоцман помедлил.

- Прощайте, товарищ. Может когда еще придется встретиться!.. Спасибо! - И рука приезжего утонула в его огромной, заскорузлой руке.

Сбежав с крыльца, лоцман зашагал к реке. Он нес за спиной на полотенце деревянный сундучок. Скрылся под кручей берега, вынырнул на лодке у самого плота, взял длинный шест и, повязав его красным кумачовым платком, поднял над маткой.

На плоту и на берегу сплавщики отдали последние концы, и махина плота из драгоценного леса медленно поплыла вниз.

С откинутым капюшоном, без шапки, приезжий махал вслед плоту носовым платком. Из проулка, шлепая по грязи галошами, надетыми на белые шерстяные носки, вышел милиционер. За ним, в длинной рубахе, с медным крестом на груди, со свечами и деревянным ушатом шел церковный староста.

Милиционер посмотрел на плот и потянулся к нагану.

- Товарищ, вы отпустили арестованного?

- Да, я.

- Вы подняли пожарную тревогу?

- Да. Паводок недолог!

- Так-то оно так, но вы пособничали побегу арестанта и совершили политическую ошибку - набатом осквернили старую веру и колокольню. Староверы требуют денег на новый колокол, а теперь будут мыть и святить звонницу с колоколами. Придется вас задержать. В конторе покажете документы.

Окруженные толпой любопытных, они вошли в контору. Милиционер с большим трудом поднял на стол сияющий медью бурлящий самовар и предложил садиться к столу.

А церковный староста, постояв в раздумье на берегу, медленно побрел к церкви омывать и святить колокола и звонницу.

Новый арестант выложил на стол перед милиционером свои документы, открыл окно и, провожая еле заметный в серой завесе дождя кумачовый платок на плоту, задумался.

Милиционер с интересом рассматривал командировочное удостоверение.

Дважды перечитав, он бережно сложил его и положил обратно на стол.

Оно было выдано технику-топографу С. А. Карамышеву, и в нём перечислялись права и обязанности командируемого.

Ему разрешалось нанимать и рассчитывать рабочих, частично разбирать для установки геодезических инструментов каменные и деревянные здания, сооружать временные постройки и вышки, разрешалось и многое другое, о чем милиционер имел слабое представление.

Да! Силен был в тридцатых годах «ВЫШГЕУПР». Так сокращенно называли Высшее геодезическое управление при ВСНХ СССР.

Приезжий взял удостоверение и вместе с другими документами убрал в полевую сумку.

- Правомочная у вас командировка, - сказал милиционер и, подумав, добавил, - не сбежите ведь? Езжайте по своим делам в лес, к медведям. Надо будет - вызовем. А пока давайте чайку попьем!

1958

Рассказ - НА СПЛАВЕ, из книги - БЕЗ ДОРОГ, географические рассказы. 1958 года издания.

Автор САВВА ИВАНОВ, участник многих экспедиций в северные, малоисследованные районы нашей страны.

ИСТОЧНИК

* * *

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

Плейлист Таёжные рассказы - 130 видео озвученные мной.

Всего на моём канале 77 плейлистов.

До свидания.