Мифы о Царе Николае II

Ни об одном русском царе не создано столько мифов, сколько о последнем, Николае II. Что же было на самом деле? Был ли государь человеком вялым и безвольным? Был ли он жестоким? Мог ли он одержать победу в Первой Мировой? И сколько правды в черных измышлениях об этом правителе?..

Минуло уже 17 лет с момента канонизации последнего императора и его семьи, однако до сих пор сталкиваешься с удивительным парадоксом — многие, даже вполне православные, люди оспаривают справедливость причисления государя Николая Александровича к лику святых. Ни у кого не вызывает ни протестов, ни сомнения правомочность канонизации сына и дочерей последнего российского императора. Не слышал я возражений и против канонизации государыни Александры Федоровны. Даже на Архиерейском соборе 2000 года, когда речь зашла о канонизации Царственных мучеников, особое мнение было высказано только относительно самого государя. Один из архиереев заявил, что император не заслуживает прославления, ибо «он государственный изменник… он, можно сказать, санкционировал развал страны». И ясно, что в такой ситуации копья преломляются вовсе не по поводу мученической кончины или христианской жизни императора Николая Александровича. Ни одно, ни другое не вызывает сомнения даже у самого оголтелого отрицателя монархии. Его подвиг как страс­тотерпца вне сомнений. Дело в другом — в подспудной, подсознательной обиде: «Почему государь допустил, что произошла революция? Почему не уберег Россию?» Или, как чеканно высказался А. И. Солженицын в статье «Размышления над Февральской революцией»: «Слабый царь, он предал нас. Всех нас — на всё последующее». Миф о слабом царе, якобы добровольно сдавшем свое царство, заслоняет его мученический подвиг и затемняет бесовскую жестокость его мучителей. Но что мог сделать государь в сложившихся обстоятельствах, когда русское общество, как стадо гадаринских свиней, десятилетиями неслось в пропасть? Изучая историю Николаевского царствования, поражаешься не слабости государя, не его ошибкам, а тому, как много он ухитрялся сделать в обстановке нагнетаемой ненависти, злобы и клеветы.

Нельзя забывать, что государь получил в руки самодержавную власть над Россией совершенно неожиданно, после скоропостижной, никем не предвиденной и не предполагавшейся кончины Александра III. Великий князь Александр Михайлович вспоминал, в каком состоянии был наследник престола сразу после смерти отца: «Он не мог собраться с мыслями. Он сознавал, что стал Императором, и это страшное бремя власти давило его. “Сандро, что я буду делать! — патетически воскликнул он. — Что теперь будет с Россией? Я еще не подготовлен быть Царем! Я не могу управлять Империей. Я даже не знаю, как разговаривать с министрами”». Однако после краткого периода растерянности новый император прочно взялся за руль государственного управления и удерживал его в течение двадцати двух лет, пока не пал жертвой верхушечного заговора. Пока вокруг него не склубились плотным облаком «измена, и трусость, и обман», как он сам и отметил в своем дневнике 2 марта 1917 года. Черную мифологию, направленную против последнего государя, активно развеивали и эмигрантские историки, и современные российские. И все же в сознании многих, в том числе и вполне воцерковленных, наших сограж­дан упорно засели злобные байки, сплетни и анекдоты, выдававшиеся в советских учебниках истории за истину. Миф о вине Николая II в Ходынской трагедии Любой список обвинений негласно принято начинать с Ходынки — жуткой давки, произошедшей во время коронационных торжеств в Москве 18 мая 1896 года. Можно подумать, государь приказал организовать эту давку! И если уж кого обвинять в произошедшем, то дядю императора, московского генерал-губернатора Сергея Александровича, не предусмот­ревшего самой возможности такого наплыва публики. При этом следует заметить — случившегося не скрывали, о Ходынке писали все газеты, о ней знала вся Россия. Русские же император и императрица на следующий день посетили всех раненых в больницах и отстояли панихиду по погибшим. Николай II распорядился выплачивать пенсию пострадавшим. И они получали ее до 1917 года, до тех пор, пока политики, годами спекулировавшие на Ходынской трагедии, не сделали так, что любые пенсии в России вообще перестали выплачиваться. И совсем уж подло звучит годами повторявшаяся клевета, будто царь, несмотря на Ходынскую трагедию, поехал на бал и там веселился. Государь действительно был вынужден поехать на официальный прием во французское посольство, который он не мог не посетить по дипломатическим соображениям (оскорбление союзников!), засвидетельствовал свое почтение послу и уехал, пробыв там всего 15 (!) минут. И из этого сотворили миф о бессердечном деспоте, веселящемся, пока его подданные умирают. Отсюда и поползла сотворенная радикалами и подхваченная образованной публикой вздорная кличка «Кровавый».

Миф о вине монарха в развязывании русско-японской войны Император напутствует солдат русско-японской войны. 1904 Утверждают, что государь втравил Россию в русско-японскую войну, потому что самодержавию была нужна «маленькая победоносная война». В отличие от «образованного» русского общества, уверенного в неизбежной победе и презрительно называвшего японцев «макаками», император прекрасно знал все трудности ситуации на Дальнем Востоке и всеми силами пытался не допустить войны. И не надо забывать — именно Япония напала на Россию в 1904 году. Вероломно, без объявления войны, японцы атаковали наши корабли в Порт-Артуре. В поражениях же русской армии и флота на Дальнем Востоке можно обвинять Куропаткина, Рожественского, Стесселя, Линевича, Небогатова, да кого угодно из генералов и адмиралов, но только не государя, находившегося за тысячи верст от театра военных действий и тем не менее делавшего все для победы. Например, в том, что к концу войны по недостроенной Транссибирской магистрали шло 20, а не 4 воинских эшелона в день (как в начале) — заслуга самого Николая II. А еще на японской стороне «сражалось» наше революционное общество, которому была нужна не победа, а поражение, в чем его представители и сами честно признавались. Например, представители эсеровской партии четко писали в воззвании к русским офицерам: «Всякая ваша победа грозит России бедствием укрепления порядка, всякое поражение приближает час избавления. Что же удивительного, если русские радуются успехам вашего противника?» Революционеры и либералы усердно раздували смуту в тылу воюющей страны, делая это в том числе и на японские деньги. Сейчас это уже хорошо известно. Миф о «Кровавом воскресенье» Дежурным обвинением царю десятилетиями оставалось «Кровавое воскресенье» — расстрел якобы мирной демонстрации 9 января 1905 года. Почему, дескать, не вышел из Зимнего дворца и не побратался с преданным ему народом? Начнем с самого простого факта — государя в Зимнем не было, он находился в своей загородной резиденции, в Царском Селе. В город он приезжать не собирался, поскольку и градоначальник И.А. Фуллон, и полицейское начальство уверяли императора, что у них «все под конт­ролем». Кстати, они и не слишком обманывали Николая II. В обычной ситуации войск, выведенных на улицу, было бы достаточно для пред­отвращения беспорядков. Никто не предвидел масштабов манифестации 9 января, а также деятельности провокаторов. Когда из толпы якобы «мирных демонстрантов» в солдат начали стрелять эсеровские боевики, то предвидеть ответные действия было нетрудно. Организаторы демонстрации с самого начала планировали столкновение с властями, а не мирное шествие. Им не нужны были полити­ческие реформы, им были необходимы «великие потрясения». Но при чем здесь сам государь? В ходе всей революции 1905-1907 года он стремился найти контакт с русским обществом, шел на конкретные и иногда даже чрезмерно смелые реформы (вроде положения, по которому избирались первые Государственные Думы). А что он получал в ответ? Плевки и ненависть, призывы «Долой самодержавие!» и поощрение кровавых бунтов. Однако революция не была «раздавлена». Взбунтовавшееся общество было усмирено государем, умело сочетавшим применение силы и новые, более продуманные реформы (избирательный закон от 3 июня 1907 года, по которому Россия наконец-то получила нормально работающий парламент). Миф о том, как царь «сдал» Столыпина Попрекают государя якобы недостаточной поддержкой «столыпинских реформ». Но кто сделал Петра Аркадьевича премьер-министром, если не сам Николай II? Вопреки, кстати, мнению двора и ближайшего окружения. И, если случались моменты непонимания между государем и главой кабинета, то они неизбежны при любой напряженной и сложной работе. Якобы планировавшаяся отставка Столыпина не означала отказа от его реформ. Миф о всевластии Распутина Байки про последнего государя не обходятся и без постоянных историй про «грязного мужика» Распутина, поработившего «безвольного царя». Сейчас, после множества объективных расследований «распутинской легенды», среди которых фундаментальностью выделяется «Правда о Григории Распутине» А.Н. Боханова, ясно, что влияние сибирского старца на императора было пренебрежимо мало. А то, что государь «не удалял Распутина от трона»? Откуда он мог его удалить? От постели больного сына, которого Распутин спас, когда от царевича Алексея Николаевича отказались уже все врачи? Пусть каждый прикинет на себя: готов ли он пожертвовать жизнью ребенка ради прекращения общественных сплетен и истеричной газетной болтовни? Миф о вине государя в «неправильном ведении» Первой Мировой войны Государь император Николай II.

1913 Императора Николая II попрекают и тем, что он не подготовил Россию к Первой мировой войне. Об усилиях государя по подготовке русской армии к возможной войне и о саботаже его усилий со стороны «образованного общества» ярче всего написал общественный деятель И. Л. Солоневич: «”Дума народного гнева”, а также и ее последующее перевоплощение, отклоняет военные кредиты: мы — демократы и мы военщины не хотим. Николай II вооружает армию путем нарушения духа Основных законов: в порядке 86-й статьи. Эта статья предусматривает право правительства в исключительных случаях и во время парламентских каникул проводить временные законы и без парламента — с тем, чтобы они задним числом вносились бы на первую же парламентскую сессию. Дума распускалась (каникулы), кредиты на пулеметы проходили и без Думы. А когда сессия начиналась, то сделать уже ничего было нельзя». И опять же, в отличие от министров или военачальников (вроде великого князя Николая Николаевича), государь войны не хотел, стремился ее всеми силами оттянуть, зная о не­достаточной подготовленности русской армии. Он, например, напрямую об этом говорил русскому послу в Болгарии Неклюдову: «А теперь, Неклюдов, слушайте меня внимательно. Ни на одну минуту не забывать тот факт, что мы не можем воевать. Я не хочу войны. Я сделал своим непреложным правилом предпринимать все, чтобы сохранить моему народу все преимущества мирной жизни. В этот исторический момент необходимо избегать всего, что может привести к войне. Нет никаких сомнений в том, что мы не можем ввязываться в войну — по крайней мере, в течение ближайших пяти-шести лет — до 1917 года. Хотя, если жизненные интересы и честь России будут поставлены на карту, мы сможем, если это будет абсолютно необходимо, принять вызов, но не ранее 1915 года. Но помните — ни на одну минуту раньше, каковы бы ни были обстоятельства или причины и в каком положении мы бы ни находились». Конечно, многое в Первой Мировой войне пошло не так, как планировали ее участники. Но почему в этих бедах и неожиданностях надо обвинять государя, который в ее начале даже не был главнокомандующим? Он что, мог лично предотвратить «самсоновскую катастрофу»? Или прорыв немецких крейсеров «Гебена» и «Бреслау» в Черное море, после которого прахом пошли планы по координации действий союзников по Антанте? Когда же воля императора могла исправить ситуацию, государь не колебался, несмотря на возражения министров и советников. В 1915 году над русской армией нависла угроза столь полного разгрома, что ее Главнокомандующий — великий князь Николай Николаевич — в прямом смысле слова рыдал от отчаяния. Именно тогда Николай II пошел на самый решительный шаг — не только встал во главе Русской армии, но и остановил отступление, грозившее превратиться в паническое бегство. Государь не мнил себя великим полководцем, умел прислушиваться к мнению военных советников и выбирать удачные решения для русских войск. По его указаниям была налажена работа тыла, по его указаниям принималась на вооружения новая и даже наиновейшая техника (вроде бомбардировщиков Сикорского или автоматов Федорова). И если в 1914 году русская военная промышленность выпустила 104 900 снарядов, то в 1916 году — 30 974 678! Военного снаряжения наготовили столько, что хватило и на пять лет Гражданской войны, и на вооружение Красной армии в первой половине двадцатых годов. В 1917 году Россия под военным руководством своего императора была готова к победе. Об этом писали многие, даже всегда скептично и осторожно настроенный к России У. Черчилль: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже перетерпела бурю, когда все обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились; снарядный голод побежден; вооружение протекало широким потоком; более сильная, более многочисленная, лучше снабженная армия сторожила огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми… В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал работу, кто начертывал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет верховной ответственности. Почему отказывать Николаю II в этом суровом испытании?.. Его усилия преуменьшают; Его действия осуждают; Его память порочат… Остановитесь и скажите: а кто же другой оказался пригодным? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных — недостатка не было. Но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо, как древле Ирод, пожираемая червями». В начале 1917 года государь действительно не сумел справиться с объединенным заговором верхушки военных и лидеров оппозиционных политических сил. Да и кто бы смог? Это было выше сил человеческих. Миф о добровольном отречении И все же главное, в чем обвиняют Николая II даже многие монархисты — это именно отречение, «моральное дезертирство», «бегство с поста». В том, что он, по словам поэта А. А. Блока, «отрекся, как будто эскадрон сдал». Ныне, опять же, после скрупулезных трудов современных исследователей, становится ясно, что никакого добровольного отречения от престола не было. Вместо этого совершился настоящий государственный переворот. Или, как метко заметил историк и публицист М.В. Назаров, состоялось не «отречение», а «отрешение». Даже в самое глухое советское время не отрицали, что события 23 февраля — 2 марта 1917 года в царской Ставке и в штаб-квартире командующего Северным фронтом были верхушечным переворотом, «к счастью», совпавшим с началом «февральской буржуазной революции», затеянной (конечно же!) силами питерского пролетариата. С раздутыми большевистским подпольем бунтами в Питере сейчас все ясно. Заговорщики лишь воспользовались этим обстоятельством, непомерно преувеличив его значение, чтобы выманить государя из Ставки, лишив его связи с любыми верными частями и правительством. А когда царский поезд с огромным трудом добрался до Пскова, где располагалась штаб-квартира генерала Н.В. Рузского, командующего Северным фронтом и одного из активных заговорщиков, император был полностью блокирован и лишен связи с внешним миром. Фактически генерал Рузский арестовал царский поезд и самого императора. И началось жестокое психологическое давление на государя. Николая II умоляли отказаться от власти, к которой он никогда и не стремился. Причем делали это не только думские депутаты Гучков и Шульгин, но и командующие всех (!) фронтов и почти всех флотов (за исключением адмирала А.В. Колчака). Императору говорили, что его решительный шаг сможет предотвратить смуту, кровопролитие, что это сразу же пресечет петербургские беспорядки… Это сейчас мы хорошо знаем, что государя подло обманывали. А что он мог думать тогда? На забытой станции Дно или на запасных путях во Пскове, отрезанный от остальной России? Не посчитал ли, что для христианина лучше смиренно уступить царскую власть, нежели проливать кровь подданных? Но даже под давлением заговорщиков император не решился пойти против закона и совести. Составленный им манифест явно не устроил посланников Государственной Думы.

Тот документ, который в итоге был обнародован как текст отречения, у ряда историков вызывает сомнения. Оригинал его не сохранился, в Российском государственном архиве имеется лишь его копия. Есть обоснованные предположения, что подпись государя была скопирована с приказа о принятии Николаем II верховного командования в 1915 году. Подделана была и подпись министра двора графа В.Б. Фредерикса, якобы заверившего отречение. О чем, кстати, сам граф четко говорил позже, 2 июня 1917 года, на допросе: «Но чтобы я такую вещь написал, я могу поклясться, что я бы не сделал». А уже в Петербурге обманутый и запутавшийся великий князь Михаил Александрович совершил то, что в принципе не имел права совершать, — передал власть Временному правительству. Как заметил А.И. Солженицын: «Концом монархии стало отречение Михаила. Он — хуже чем отрекся: он загородил путь и всем другим возможным престолонаследникам, он передал власть аморфной олигархии. Его отречение и превратило смену монарха в революцию». Обычно после высказываний о незаконном свержении государя с трона и в научных дискуссиях, и в Сети тут же начинаются крики: «А почему царь Николай позже не протестовал? Почему не обличил заговорщиков? Почему не поднял верные войска и не повел их на бунтовщиков?» То есть — почему не начал гражданскую войну? Да потому, что государь ее не хотел. Потому что он надеялся, что своим уходом утихомирит новую смуту, считая, что все дело в возможной неприязни общества к нему лично. Он ведь тоже не мог не поддаться гипнозу антигосударственной, антимонархической ненависти, которому годами подвергалась Россия. Как верно написал А. И. Солженицын о «либерально-радикальном Поле», охватившем империю: «Много лет (десятилетий) это Поле беспрепятственно струилось, его силовые линии густились — и пронизывали, и подчиняли все мозги в стране, хоть сколько-нибудь тронутые просвещением, хоть начатками его. Оно почти полностью владело интеллигенцией. Более редкими, но пронизывались его силовыми линиями и государственно-чиновные круги, и военные, и даже священство, епископат (вся Церковь в целом уже… бессильна против этого Поля), — и даже те, кто наиболее боролся против Поля: самые правые круги и сам трон». Да и существовали ли эти верные императору войска в реальности? Ведь даже великий князь Кирилл Владимирович еще 1 марта 1917 года (то есть — до формального отречения государя) передал подчинявшийся ему Гвардейский экипаж в ведение думских заговорщиков и обратился с призывом к другим воинским частям «присоединиться к новому правительству»! Попытка государя Николая Александровича при помощи отказа от власти, при помощи добровольного самопожертвования предотвратить кровопролитие наткнулась на злую волю десятков тысяч тех, кто желал не усмирения и победы России, а крови, безумия и создания «рая на земле» для «нового человека», свободного от веры и совести. И таким «радетелям о человечестве» даже поверженный государь-христианин был как острый нож в горле. Он был непереносим, невозможен. Они не могли не убить его. Миф о том, что расстрел царской семьи был самоуправством Уралоблсовета Император Николай II и цесаревич Алексей в ссылке. Тобольск 1917-1918 Более или менее вегетарианское, беззубое раннее Временное правительство ограничилось арестом императора и его семьи, социалистическая клика Керенского добилась ссылки государя, его жены и детей в Тобольск. И целые месяцы, до самого большевистского переворота, видно, как контрастируют между собой достойное, чисто христианское поведение императора в ссылке и злобная суета политиков «новой России», стремившихся «для начала» привести государя в «политическое небытие». А потом к власти пришла уже откровенно богоборческая большевистская банда, которая решила это небытие превратить из «политического» в «физическое». Ведь еще в апреле 1917 года Ленин заявлял: «Мы считаем Вильгельма II таким же коронованным разбойником, достойным казни, как и Николая II». Непонятно лишь одно — почему медлили? Почему не попытались уничтожить императора Николая Александровича сразу же после Октябрьского переворота? Наверное, потому что боялись народного возмущения, боялись общественной реакции при своей еще неокрепшей власти. Видимо, пугало и непредсказуемое поведение «заграницы».

Во всяком случае, британский посол Д. Бьюкенен предупреждал еще Временное правительство: «Всякое оскорбление, нанесенное Императору и Его Семье, уничтожит симпатии, вызванные мартом и ходом революции, и унизит новое правительство в глазах мира». Правда, в итоге оказалось, что это лишь «слова, слова, ничего, кроме слов». И все же остается ощущение, что помимо рациональных побуждений, была и какая-то необъяснимая, почти мистическая опаска перед тем, что изуверы планировали совершить. Ведь почему-то годы после екатеринбургского убийства распространялись слухи про то, что расстрелян был лишь один государь. Потом заявляли (даже на вполне официальном уровне) о том, что убийцы царя сурово осуждены за превышение власти. Да и позднее, практически весь советский период, была официально принята версия о «самоуправстве Екатеринбургского совета», якобы напуганного приближающимися к городу белыми частями. Дескать, чтобы государь не был освобожден и не стал «знаменем контрреволюции», его и пришлось уничтожить. Туман блудословия скрывал тайну, а сутью тайны было спланированное и четко задуманное изуверское убийство. Точных его подробностей и подоплеки не удалось выяснить до сих пор, показания очевидцев удивительным образом путаются, и даже обнаруженные останки Царственных мучеников до сих пор вызывают сомнения в своей подлинности. Сейчас же ясны лишь некоторые недвусмысленные факты. 30 апреля 1918 года государь Николай Александрович, его супруга императрица Александра Федоровна и их дочь Мария были под конвоем доставлены из Тобольска, где они находились в ссылке с августа 1917 года, в Екатеринбург. Их поместили под стражу в бывшем доме инженера Н.Н. Ипатьева, находившемся на углу Вознесенского проспекта. Остальные дети императора и императрицы — дочери Ольга, Татьяна, Анастасия и сын Алексей воссоединились с родителями лишь 23 мая. Было ли это инициативой Екатеринбургского совета, не согласованной с ЦК? Вряд ли. Судя по косвенным данным, в начале июля 1918 года высшее руководство большевистской партии (в первую очередь, Ленин и Свердлов) приняли решение о «ликвидации царской семьи». Об этом, к примеру, писал в своих мемуарах Троцкий: «Следующий мой приезд в Москву выпал уже после падения Екатеринбурга. В разговоре со Свердловым я спросил мимоходом: — Да, а где царь? – Кончено, — ответил он, — расстрелян. — А семья где? — И семья с ним. — Все? — спросил я, по-видимому, с оттенком удивления. — Все, — ответил Свердлов, — а что? Он ждал моей реакции. Я ничего не ответил. — А кто решал? — спросил я. — Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях». (Л.Д. Троцкий. Дневники и письма. М.: «Эрмитаж», 1994. С.120. (Запись от 9 апреля 1935 г.); Лев Троцкий. Дневники и письма. Под ред. Юрия Фельштинского. США, 1986, С.101.) В полночь 17 июля 1918 года императора, его жену, детей и слуг разбудили, отвели в подвал и зверски убили. Вот в том, что убивали зверски и жестоко, удивительным образом совпадают все, столь разнящиеся в остальном, показания очевидцев. Тела тайно вывезли за пределы Екатеринбурга и каким-то образом попытались уничтожить. Все, что осталось после надругательства над телами, столь же скрытно захоронили. Екатеринбургские жертвы предчувствовали свою участь, и недаром великая княжна Татьяна Николаевна во время заключения в Екатеринбурге отчеркнула в одной из книг строки: «Верующие в Господа Иисуса Христа шли на смерть, как на праздник, становясь перед неизбежной смертью, сохраняли то же самое дивное спокойствие духа, которое не оставляло их ни на минуту. Они шли спокойно навстречу к смерти потому, что надеялись вступить в иную, духовную жизнь, открывающуюся для человека за гробом».