Поединок

Язык и ум теряя разом,
Гляжу на вас единым глазом:
Единый глаз в главе моей.
Когда б судьбы того хотели,
Когда б имел я сто очей,
То все бы сто на вас глядели.

Как древний богатырь – а как наеду…
Что ж поклонюсь и приглашу к обеду.

А.С. Пушкин

Генрих Павлович был отставным офицером пятидесяти трёх лет от роду. Он покинул службу в чине полковника и с того самого момента во всех мыслимых отношениях посвятил себя преподаванию. Авторитет и опытность легко позволили ему войти в преподавательскую среду; а стремление любыми средствами достигать поставленных целей — изключительно в своих собственных интересах – возложили на его могучие плечи почётное титло “профессор”. Для сослуживцев он был недосягаем; коллеги по преподавательскому цеху его боготворили и называли Атласом; а студенты, с нетерпением ожидавшие героя, долженствовавшего вынести три золотых яблока из садов Гесперид, побаивались такого маститого “наставника”, ибо за всё время нашёлся едва ли один представитель студенческого братства, которого бы он оценил отметкой, не меньшей как “отлично”. О его жизни мало достоверного было известно, за изключением, пожалуй, того, что он был служивым и преподавал мировую литературу, поскольку ни друзья, ни родственники его не давали о себе знать. Ходили, правда, слухи, что некогда он был женат; но законная супруга его скончалась при родах, оставив Генриха Павловича лишь наедине с его собственной мыслью, какая – сказать ко всему прочему – у него была.
Что до преподавательской деятельности профессора, самая суть её заключалась в следующем: будучи от природы строгим и требовательным к себе, он строго спрашивал и с окружающих. Студенты, попадавшие в его руки, могли запросто схлопотать. Но если уж Генрих Павлович за кого-нибудь брался, тот из себя непременно что-нибудь да представлял. Евгений, входивший в эту когорту, стал председателем “МАССОЛИТА”, и порой из-под его пера выходили недурные стихи. Но и тот был удостоен лишь “крепкой четвёрки”.
История эта вероятнее всего была бы предана волнам реки забвения, не появись в студенческих кругах Володя Павлов, или Вл`адемир, как он обычно представлялся. Он казался нрава тихого и скромного, и изначально едва ли кто-нибудь придавал значение пришествию столь постоянного студента. Но всё споткнулось о постмодернизм. На одной из лекций Генрих Павлович, изложив основные трактовки постмодернистского течения, плавно перешёл к роли искусства в жизни общества, после чего выслушал разнообразные мнения по затронутой проблематике. Он был вполне удовлетворён ответами, но мистически-непонятное выражение лица одного из студентов не давало ему покоя. Генрих Павлович решился его потревожить и, обратившись, попросил высказаться о современном искусстве. Каково же было удивление профессора услышать:

Один эстет там изпражнился.
Но вот беда: забавный люд
Его стараньям удивился,
И вот, что видит дерзкий шут:
Поочерёдно все вдыхают
Трудов зловонные пары
И ада мерзкие дары
За дар небесный принимают.
А после шумною толпой
Кричат кто громче: “Он — герой!”
Но ты профессор не греши
Хвалебной одой об искусстве.
В нём нет ни совести, ни чувства,
Ни слов, ни песни, ни души.

Продолжительная тишина охватила всю аудиторию: Генрих Павлович от неожиданности чуть было не потерял дар речи; ушат холодной воды остудил горячие головы, готовые вот-вот разразиться смехом; прочие свидетели обратили свои удивлённые взоры в сторону Павлова. Все зачарованно молчали в предвкушении неминуемой развязки.
Профессор, обхватив обеими руками кафедру (к которой он имел счастье вовремя подойти), направил свой изпепеляющий взгляд на Вл`адемира. Нельзя с определённой уверенностью сказать, чем был занят его разсудок в тот самый момент, но окаменевшее его лицо, покрывшийся узорами лоб, глаза выражали несвойственную ему ранее потерянность и горькую необратимость случившегося. Он сделал глубокий вдох и спокойнейшим тоном произнёс: “Вам нечего делать на моих занятиях. Я только надеюсь, что Вы сможете проявить неменьшую изобретательность и на экзамене. Будьте готовы к худшему”. С этими словами он медленно подошёл к окну с видом на пасмурно-осенний пейзаж и принялся всматриваться в кроны пожелтевших деревьев. Вл`адемир тем временем собрал свои вещи и удалился.
Настал день изпытания. Генрих Павлович пришёл заранее и, подготовив аудиторию, повелительным тоном попросил всех выйти и ожидать за дверью прихода Павлова. А как только тот де явится, немедленно де пропустить. И никого де более. Но Вл`адемир, ничего не подозревая, проснулся лишь в восемь часов утра и на экзамен явился с опозданием. Ему приснился какой-то престранный сон, отрывок из которого в особенности не оставлял в покое: Вл`адемир стоял на берегу озера, когда внимание его привлекла рыжая дворовая собака по кличке Пери; он, присев на корточки и обхватив её морду ладонями, пытался внимательно всмотреться в глаза вертевшейся резвушки, как вдруг собака превратилось в карлика, и руки Володи держали не шерсть, а бороду крохотного старика. Непонятные чувства сопровождали его пробуждение. По дороге к университету он мысленно то и дело возвращался к своему сновидению. Но у двери аудитории голос одного из товарищей прервал его разсуждения и перенёс в тёмный университетский коридор: “Заходи поскорее, старик сердится”. В ответ Вл`адемир поприветствовал всех присутствующих и вошёл. Дверь захлопнулась.
Генрих Павлович, казалось, был невозмутим. Он сидел с закрытыми глазами, о чём-то размышлял, и приход Володи, как могло показаться изначально, прошёл мимо его внимания. Но лишь только Вл`адемир разположился напротив, профессор, не открывая глаз, спокойно произнёс: “Приличие велит являться вовремя. Полагаю Вам известно: l’exatitude est la politesse de rois”. Это было произнесено с холодным равнодушием без каких-либо притязаний на оправдательную речь. Но Генриху Павловичу пришлось открыть глаза, когда с удивлением для себя он услышал: “Я не король, профессор. Но за опоздание прошу меня извинить. Предлагаю начинать”. И Генрих Павлович, многозначительно ухмыльнувшись, действительно начал:

Люблю бывать в саду тенистом –
Моём божественном саду:
Там пышность крон дерев ветвистых;
Там воздух свежий, ключик чистый
Щекочут седу бороду.

В тени там свежесть и прохлада,
Цветов пылает аромат;
В пруду плескаются наяды,
И кудри их умчатся рады
Под леденящий водопад.

Там поутру в траве росистой
Каменья россыпью блестят;
И солнца лучик золотистый
Бросает взгляд очей искристых
На дев разкинутый наряд.

Как рад мой глаз, когда соцветья
Рядами стройными стоят;
И переливы семицветья
Одно столетье за столетьем
Мой дивный украшает сад.

Лишь ветром кинутое семя
Вдруг пошатнёт святой канон
И прорастёт в любое время –
Такой цветок как сада бремя
Садовник строго вырвет вон.

Володя всё это время не сводил взгляда со своего экзаменатора, подготовленное выступление которого имело своё влияние. Строгое и требовательное выражение лица профессора, однако, ожидало продолжения. Ответ в скором времени последовал:

Но ни цветочные парады,
Ни блеск, ни дивный аромат,
Ни пышной роскоши наряды
В себе свободы не таят.
Сидит печальна и грустна
В саду том русская княжна –
Дитя Владимира Людмила, –
Обводит взором всё вокруг:
Ей роскошь ветхая постыла
И в думах только милый друг.

Профессор молчал. Его глаза всё это время были закрыты, а черты лица неестественно мертвы. Он чем-то напоминал древнеегипетского жреца, совершающего тайный обряд посвящения. Через некоторое время рука его потянулась к зачётной книжке, и витиеватые каракули хладнокровно были выведены чёткими движениями левой руки. Вл`адемир, получив обратно зелёную книжку и услышав: “Вы свободны”, – удалился. Товарищи его, ожидавшие за дверью, тотчас принялись донимать вопросами, но загадочное молчание не могло быть потревожено. Зачётка его пошла по рукам, и вскоре со всех сторон послышались восторженные вопли: “Отлично!.. Он сдал…”
Вл`адемир оставил здание университета, направился в парк и провёл там некоторое время, гуляя вдоль набережной, как вдруг взпомнил, что в зачётку он так и не заглянул. Он был порядком удивлён вместо привычного текста там обнаружить запись следующего содержания: “Вы справились. Отлично. 8.02 жду у Грибоедова. Начало в 20.00”. Несколько раз глаза пробежались по размашистым буквам необычного послания, но записанное ничуть не изменилось. Обезумевшие студенты, по всей видимости, обратили своё внимание лишь на графу с отметкой: всё остальное их попросту не интересовало. И профессор смог это предугадать. “Итак, восьмого февраля у Грибоедова”, – всё было понятно. Вл`адемир приподнял голову и осмотрелся вокруг: ясное небо, окрашенное в постельные тона, приятно узпокаивало; заснеженные деревья, покрытые лёгким багрянцевым отливом полудремлющего солнца, чуть заметно кивали одно другому. Зелёная книжка опустилась в карман пальто. Одинокая фигура молодого человека неспеша двигалась по набережной.
Восьмого февраля Вл`адемир вошёл в так называемый Грибоедовский дом, содержательно немногим изменившийся по завершении возстановительных работ. Афишка у ворот дома сообщала, что в круглом зале с колоннами там состоится импровизаторский вечер. Вл`адемир знал, куда идти: он уже не раз здесь бывал на литературных вечерах. Отворив тяжёлую входную дверь, кованную узорным железом, и оставив позади тамбур, он очутился в небольшой, украшенной росписью прихожей, поприветствовал двух находившихся у лестницы швейцаров и хотел было подняться наверх, но учтиво был остановлен последними, требовавшими предъявить пригласительный билет. “Пропусти. Его пригласил я”, – пронеслось по коридорам властное тремоло. Вл`адемир обернулся и около окна увидел профессора. “Пойдёмте, Павлов. Вас ожидают”. Генрих Павлович снял с подоконника кожаный портфель и сопровождаемый взглядами вместе с Володей прямо в пальто, издали напоминавшем чёрную мантию, поднялся на второй этаж, откуда доносились финальные аккорды увертюры “Эгмонт”. Огромные часы с маятником пробили ровно восемь, когда дверь разпахнулась и перед изумлённой публикой предстали Генрих Павлович и серьёзный молодой человек. Музыка кончилась. Профессор, поприветствовав всех присутствующих (отчего головы их с достоинством изобразили едва уловимый поклон – знак высочайшего почтения), начал вступительное слово:
- Господа. Рад рекомендовать вам моего студента — Вл`адемира Павлова. Некоторое время назад, имея удовольствие в буквальном смысле заметить его, я был приятно удивлён разсмотреть под маской скромности истинное сокровище – похвала довольно мелкая для столь юного дарования. Впрочем, убеждён, что он отнюдь и в этом не нуждается. – Профессор повернул голову в сторону студента. – Володя, я пригласил тебя сегодня на поединок. Никто никого убивать не будет, разумеется, ибо поединок – литературный. Принимаешь ли ты вызов?
Улыбки словно по команде покрыли лица присутствующих. Вл`адемир ответил, что не возражает, после чего профессор представил второго участника поединка. Им оказался тот самый Евгений – некогда удостоенный “четвёрки” студент, впоследствии председатель известного заведения. Он, по всей видимости, был ещё довольно молод, но желтоватый оттенок лица, до красноты возполённые глаза свидетельствовали о продолжительной болезни.
Генрих Павлович, сделав ещё несколько замечаний и подозвав к себе стоявшего у двери швейцара, попросил высокоуважаемых гостей, будучи свидетелями столь необычного поединка, написать на бумажках темы и кинуть свёртки в чёрный цилиндр проходящего швейцара. Всё было в точности изполнено, и чёрный цилиндр, чем-то напоминавший перевёрнутую пирамиду, учтиво протягивался к зрителям. Назначенная дань была собрана, после чего изящная ручка в белой перчатке достала один из свитков. “Поединок!” – громогласно произнёс профессор. “Итак, господа”, – обратился он к импровизаторам. – Кто из вас желает быть первым?” Евгений вызвался начать. Публика замерла в ожидании.

Вблизи окраины села
У леса возвышалась хате.
А в хате той семья жила:
Отец да мать, ещё два брата…

Так начиналось его выступление, практически полностью повторяющее библейский сюжет братоубийственной борьбы и завершающееся тем, что замученный убийца, повсюду гонимый призраком им убиенного брата, до конца дней своих не знал покоя.
Аудитория рукоплескала. Выход Евгения, порядком взпотевшего за время декламации, ей, по-видимому, не то, чтобы совсем пришёлся по нраву. Но нормы европейской вежливости предпочиталось соблюдать, поэтому внешне все выражали возхищение. Евгений это чувствовал и молчал, отчего его обычная бледность была ещё более заметна.
Настал черёд Вл`адемира, всё время стоявшего в стороне поодаль от своего противника и наблюдавшего за выражениями лиц присутствующих. Сняв своё светлое пальто и повесив его на стул, спокойным и размеренным шагом он поднялся на сцену (казалось, тело его было совершенно разслаблено; умиротворённое выражение лица, по крайней мере, давало основания так полагать). Импровизация началась:

Январь тридцать седьмого года:
Дорога зимняя бела.
Открытая душа народа
Этапа нового ждала.
А в замасоненных палатах
Порой случается как встарь:
Мелькают тени xx-кратов
Да чёрная летает врань.
Свершилась: мелкая интрига
Оставила глубокий след
И взпыхнуло желанье мигом
Враз разрядить свой пистолет.
Противники теперь у гроба
Направили друг в друга взгляд.
Царит молчание и оба
Пред неизвестностью стоят.
Прошли минуты примиренья,
И требует соперник злой:
“Немедля удовлетворенья”.
И каждого ждёт жребий свой.
Один из них стоит угрюмый
Со взглядом устремлённым вдаль;
Души возвышенные думы
Скрывает русская печаль;
Невольник совести и чести.
В глазах соперника его
Пылает жар ревнивой мести:
“Убью!” – и больше ничего.
Противник злобный и лукавый
Расчётливо идёт вперёд.
Ужели адскою отравой
Он злобно гения убьёт?
Огонь! И честолюбец мнимо
Труп жертвоприношенья зрит.
Но пуля пролетела мимо,
И он поверженный стоит.
Судьбы подобная картинка
На ум наводит мне завет
О сути всяких поединков,
Который изложил поэт:
“Приятно дерзкой эпиграммой
Взбесить оплошного врага;
Приятно зреть, как он, упрямо
Склонив бодливые рога,
Невольно в зеркало глядится
И узнавать себя стыдится;
Приятней, если он, друзья,
Завоет сдуру: это я!
Еще приятнее в молчанье
Ему готовить честный гроб
И тихо целить в бледный лоб
На благородном разстоянье;
Но отослать его к отцам
Едва ль приятно будет вам”.
В сугроб заснеженный закинул
Поэт с размаху пистолет
И место мрачное покинул.

Пользуясь всеобщим замешательством, Вл`адемир снял со стула пальто и покинул зал. Неизвестная девушка последовала его примеру. Как она оказалась в зале, осталось загадкой. Огромный брегет показывал 20… .