Сгустки времени и пространства.

Эвенки (Тунгусы) 1888

Жизнь Геннадия Гора началась необычно. Он родился 28 января 1907 года в Верхнеудинске - ныне Улан-Удэ - в семье профессиональных революционеров. Первый год своей жизни Геннадий Гор провел в тюрьме в Чите, куда были заключены его родители за активное участие в революционном подполье.

О детских и юных годах своих Г. Гор впоследствии писал:

«…Куперовой и Майнридовой Америки уже давно не существовало, и только мне повезло в двадцатом веке каждый день видеть край, ещё более первобытный, чем исчезнувшие миры Купера и Майна Рида».

* * *

Эта тема озвучена мной в видео, текст ниже:

Ссылка на видео: https://youtu.be/-EQIfxZBb6Y

* * *

Необозримые просторы Сибири, таинственная и могучая тайга, неповторимый быт малых народностей Севера - всё это во многом определило будущие темы произведений Г. Гора. Его приятелями были эвенки и буряты, и любовное отношение к ним сохранилось у него на всю жизнь. Позднее он много переводил прозу зачинателей литературы ненцев, хантов, манси.

«У народов, ещё недавно не имевших письменности, возникла… народная интеллигенция, свои писатели, поэты, художники. Октябрьская революция была величайшим обновлением социального и духовного мира людей.»

Обратимся к «северным» произведениям писателя Геннадия Гора. Вот портрет старого тунгуса Христофора:

«Он приносил из тайги лишь столько, сколько ему было нужно. Старик Христофор был богат своими сыновьями, молодыми и здоровыми, которых все знали как неутомимых и счастливых в промысле людей. Но он сердился на них, если они убивали матку с детенышем-сосунком. Каждого зверя он уничтожал с неохотой. На тайгу он смотрел как на дом, на зверей - как на стремительно уменьшающееся стадо своего народа. На него жаловались, что он ходил по тайге и выпускал пойманных зверей из капканов промышленников, слишком жадных к наживе.»

Русские друзья говорят о юноше-гиляке:

«До чего свежий человек!», «Какой-то утренний. Словно только что вышел к нам из тайги. Выкупался и выходит на берег.»

«Он был почему-то счастлив, словно спал в детстве…»

«Дароткан научил меня видеть мир своими наблюдательными, косо выглядывающими из узкого выреза, веселыми тунгусскими глазками.»

* * *

В ранней повести Геннадия Гора «Слава» среди полотен художника Шара, которые привели в ужас самого их создателя, глубоко разочаровавшегося во всём, есть и такие картины, где машина изгоняла человека с земли:

«…Вот-вот она настигнет его… вот она его раздавила.»

Это было напечатано в 1933 году.

* * *

Фантастическая повесть Г. Гора «Синее окно Феокрита» (1968):

В гипотетическом XXII веке люди научились путешествовать во времени. Этим умением пользуются в качестве учебного средства в школе. По желанию или в целях удобной наглядности учитель может свободно отправлять своих учеников в любой век.

Стоит только открыть нужную дверь, и «можно попасть куда угодно: в Древнюю Грецию, в Древний Египет, в еще не открытую Мексику или Тасманию, когда еще не были истреблены тасманийцы, в неолит, и мезолит, и палеолит…»

Отец Феокрита был ученым. Он писал труд об античной культуре и с большой, даже излишней доброжелательностью отзывался об эллинистическом писателе Ахилле Татии.

Мать тоже занималась наукой. Она писала докторскую диссертацию о китах, которые были истреблены. Чтобы увидеть их живыми, надо было отправиться в девятнадцатый или двадцатый века. С туристскими группами мать отправлялась также в Древний Египет, Месопотамию и античную Грецию.

Именно здесь она познакомилась с героем исследований своего мужа.

«Ахилл Татий влюбился в мою мать и уговаривал её остаться в древней Александрии. Мой отец очень сердился на древнегреческого писателя, но… свое отношение к творчеству Татия не пересмотрел.»

Главный же сюжет повести основан на ином материале.

Феокрит в своих путешествиях во времени оказывается в XX веке в маленьком провинциальном городке. И здесь он встречается с милой девушкой Тоней, в которую самозабвенно влюбляется.

Кульминационным выражением пафоса повести является сценка: рассказчик попадает на дискуссию, происходящую в XXI веке, - «Реальность и современный мир».

Один из ораторов говорит:

«Темпы, темпы! От них лихорадит. Мы успеваем побывать на Марсе, в палеолите и мезолите, на дне Тихого океана за несколько минут. Но нам не хватает свободного времени, чтобы почувствовать радость бытия… Я предлагаю создать поле замедленного времени. Вступая в это поле, человек смог бы остаться наедине с самим собой, со своими не спешащими никуда чувствами и мыслями. Он мог бы помечтать и повспоминать, не трогая руками свои воспоминания.»

Это очень важный мотив в творчестве Г. Гора.

В «северных» рассказах писатель прежде всего ценил человечность своих героев - их доброту и отзывчивость, их правдивость и внутреннюю цельность, их способность остро и свежо чувствовать радость и красоту жизни.

И в фантастических произведениях звучит та же любовь к красоте бытия, то же преклонение перед истинной сущностью человека.

Творчество Г. Гора одушевлено мыслью о стремительном беге времени, о грандиозных свершениях человеческого разума, о бурном развитии техники и небывалых переменах в мире. И именно исходя из этого, писатель с такой настойчивостью утверждает мысль о нетленных человеческих ценностях красоты, справедливости, любви.

Многие современные, пророки буржуазии - философы, социологи - не жалеют усилий, чтобы развенчать человека, унизить его.

Показывая прекрасную сущность истинно человеческого, Г. Гор опирается на гуманистическую философию нашего общества.

Он не призывает вернуться к прошлому, он зовет сохранять, оберегать и развивать те основы, которые делают человека человеком.

Пафос утверждения, человечности, размышления о судьбах человека и человечества придают творчеству Гора глубину и значительность.

Лев Плоткин.

(Из вступления к книге Геннадия Гора)

* * *

Небольшие отрывки из автобиографического рассказа Геннадия Гора

РИСУНОК ДАРОТКАНА

За столом рядом со мной сидел гость, пожилой эвеня (тогда говорили «тунгус»), и, неумело держа карандаш, рисовал на вырванном из тетради листе свой край.

У эвенка было имя, как нельзя лучше подходившее к нему.

Его звали Дароткан.

Я много бы отдал сейчас, чтобы увидеть его рисунок, только он мог бы возвратить мне этот край.

На листке бумаги возникало всё, что было за окном и за горой и жило в необъятной душе Дароткана, вмещавшей в себя небо, реки и лиственницы с белками на ветвях.

Несколько лет спустя, уже глядя не на изображение, а проникая всё глубже и глубже в незнакомую местность, я узнал, сколько пространства может вместить память охотника-тунгуса.

Мы ехали из Баргузина в Читу зимой по аритмичной, как детский рисунок, тайге. С гор свисали замерзшие реки. Занесенные снегом ущелья вдруг охватывали нас со всех сторон, как в душном сне.

Проводником был Дароткан.

В юности, и только однажды, он проходил по этим местам, и вот теперь он вручил судьбу двух десятков людей своей волшебной памяти, которая сверяла созданную сорок лет тому назад копию с самим оригиналом.

Творилось, в сущности, чудо.

Горы, камни, кедры, реки узнавали своего старого знакомца и гостеприимно отмыкали невидимый нам замок, на который была замкнута и близь и даль.

Это чудо явится ко мне ровно через десять лет, много раз повторяясь в моих будущих и прошлых снах.

А сейчас не образ, сотканный воспоминанием, — живой Дароткан сидит за столом в жарко натопленной кухне и поверяет листку бумаги всё, что он знает о соболе, спрятавшемся в дупле, и высоко забравшихся реках, текущих возле снежных верхушек гор.

Вот олень. Тропа. Верхушка горы. Дымок над избушкой, сшитой из бересты.

На столе рядом с тетрадкой лежит принесенная мною резинка. Но кто осмелится притронуться к жизни, стереть этот веселый мир, так сказочно и несбыточно оказавшийся на бумаге?

В раскрытой тетрадке оставила свои следы зима. Она только что была здесь и с трудом оторвалась от бумажного листа, чтобы снова оказаться за окном.

А тот, кто только что орудовал карандашом, сидел как ни в чем не бывало и пил чай, держа в ладони блюдце.

Дароткан напился и поставил стакан вверх дном рядом с рыхлым огрызком сахара, давая всем понять, что он сыт и вполне удовлетворен нашим гостеприимством.

Перевернутый вверх дном стакан и огрызок сахара - это символ, знак, дальний родственник слова. Молчаливые эвенки любят общаться с явлениями и обычаями, минуя слово, и превращать предметы в своего толмача. Вот стоит перевернутый стакан и говорит за Дароткана, словно тот потерял дар речи.

Стакан говорит, а молчаливый Дароткан встаёт и пожимает каждому руку., Я и сейчас чувствую это пожатие и вижу его лицо, словно выкроенное из замши и слегка пахнущее крошенным из зеленого листа табаком, смешанным с сосновой корой. На длинном лице я вижу рот с трубкой, возле рта - завиток дыма и веселые, сумасшедшие глазки, косо выглядывающие из узких прорезей.

Он делает бесшумный шаг, и вот он уже за дверью.

Окно - кусок синего, словно речная волна, неба, - на минуту становится фоном, рамой, замкнувшей его на картине моего воспоминания.

Легко отделившись от земли, он садится в седло на долго ожидавшего его иноходца.

Гора отодвинется, чтобы пропустить Дароткана и его коня, - гора, которую на рисунке он изобразил одной гибкой, капризной линией.

* * *

Никогда потом мне не приходилось ощущать ни такой, словно скатанной из овечьей шерсти, тишины, ни такого гула, грохота, грома, где тонуло всё, кроме облаков.

Дароткан рисовал и облака, но они походили на шкурку горностая, которую он только что держал в руках, показывая её деду.

А потом шкурка снова превращалась в живого, насторожившегося зверька - уже не на лысом хребте горы, а на листе бумаги. Эвенк так же простодушно радовался, как и я, будто нам удалось возвратить жизнь убитому зверьку.

Нечто не вполне разгаданное таилось и в таком, казалось бы, обыкновенном предмете, как дверь.

Дверь открывалась, а за ней был мир.

На ночь дверь закрывалась на засовы и запоры, и вместе с дверью закрывался на замок мир, который был, по-видимому, не так уж безопасен для дома.

Я уже кое-что знал о просторах, начинавшихся сразу же за горой.

Трехлетним я совершил путешествие на волокушах по бездорожной тайге. Две жердины, привязанные к лошади, волокли меня по тропе, прижатой лиственницами и кедрами к скалистой горе.

Гора свешивалась, падая.

Иногда возникал гул. И эхо. Это кричала река. И когда мне становилось невмочь на волокушах, меня брал к себе в седло орочей Микула, и я чувствовал под собой теплую лошадиную спину.

Тайга, теряя и вновь находя себя, не спешила расстаться с нами.

И свою неспешность, смешанную с одуряющим запахом багульника и пихтовых ветвей, она дарила нам вместе с покачивающейся походкой лошади.

Ночь начиналась у костра под грохот невидимой в темноте речки.

А днем один и тот же покрытый вечным снегом голец то приближался, то отдалялся, играя с Микулой, с лошадью и со мной в удивительную и непонятную мне игру. Игра кончилась, когда за нами закрылась дверь и вместо бесконечного неба с ночными звездами мы увидели наконец над собой потолок.

Все это стало прошлым и иногда возвращалось во сне или когда дедушка и бабушка, у которых я жил, называли то, что не вмещалось в своё название.

Сначала мои родители скрывались на золотых приисках. А потом между ними и мною встала гора, закрыв всё синевой.

Мне строго запрещалось называть родителей при посторонних, и особенно при старосте - красивом румяном старике, на голове у которого вились волосы, как у ребенка.

Старосте говорили, что я сирота. И я не знал, кого обманывают: его или меня. Между мною и этим красивым кудрявым стариком протянулась невидимая нить, и иногда мне кажется, что она тянется и сейчас, хотя он давно лежит на деревенском кладбище на отлогой стороне горы, затененной черным лесом.

Степан Харламыч (чаще его называли просто «Харламыч», считая, что отчество без имени - самое подходящее для него имя) явно проявлял ко мне интерес. Меня поскорее уводили в спальню, когда румяный кудрявый старик появлялся в доме моего деда.

Мой дед был представителем известной в Сибири фирмы и заготовлял для своих хозяев пушнину и скот. На вывеске маленькой конторы была изображена белка. Живая и пушистая, как дым, казалось, она только что прыгнула туда с темно-зеленой ветки кедра или с листа бумаги, где её создал Дароткан своим квадратным плотницким карандашом.

В конторе пахло пАнтами, вывернутыми наизнанку беличьими шкурками и кабаржиной струёй.

Кисловатый мускусный запах кабаржиной струи и пантов был мне привычен и напоминал о моем друге Дароткане.

Два полюса моего детства - эвенк в мягких унтах из светлой замши и кудрявый румяный староста в длинной ситцевой рубахе, вставший на цыпочки, чтобы заглянуть к нам в окно.

Уж не были ли они олицетворением самого бытия, надевшего на себя платье, сшитое из лоскутков неба, леса, озера и реки и пославшего ко мне этих двух так не похожих друг на друга стариков?

Меня звала к себе гора, присевшая напротив наших окон и готовая вот-вот встать. Казалось мне, гора сейчас подставит мне свою оленью спину и понесет меня на озеро Байкал или в город Баргузин, прекрасный, как эхо, застрявшее в ущелье, где несется, прозрачно обтекая круглые камни, большая синяя вода.

Однажды дедушка взял меня в город.

Мы ехали в рессорном плетеном тарантасе, и местность, не желая с нами расстаться, долго-долго показывала одно и то же: соленое озеро, камыш, горку и камень, похожий на вставшего на задние лапы медведя.

Круглая горка, забежав вперед, умудрилась проникнуть в мой сон.

Проснулся я возле реки, разбуженный эхом. Кричали с другого берега.

Мы ждали парома.

Отделённый от нас широкой полосой воды, куда-то плыл город Баргузин. Лес велел нам остановиться и молчать, прислушиваясь к той симфонии, которую исполняла река.

Только много лет спустя я понял, почему мне так нравились рисунки старого эвенка Дароткана.

Это были сгустки времени и расстояния, первобытная азбука, научившая меня читать по слогам пространство, мысленно соединять и разъединять облака, холмы, пахнущую богородской травой высокогорную степь с не тающими снегами гольцов.

Это были отрывки из вступления к книге и из начала самой книги - Повести и рассказы.

Автор Геннадий Гор, советский прозаик, поэт, писатель-фантаст.

Советская проза.

ИСТОЧНИК

* * *

А дальше вы прочитаете сами, если захотите.

На этом всё, всего хорошего, читайте книги - с ними интересней жить!

Юрий Шатохин, канал Веб Рассказ, Новосибирск.

Плейлист Таёжные рассказы - 140 видео озвученные мной.

До свидания.