Контуры новой социальной реальности

Человечество сквозь целую цепь кризисов и катастроф прорывается в новое цивилизационное измерение. И прорыв этот сопровождается беспрецедентным потрясением основ социального бытия. То, что еще вчера входило в нашу жизнь «весомо, грубо, зримо», сегодня может восприниматься не более чем ирония истории, игра сил, дыхание ушедшей эпохи. Истончаются, мутируют социальные ткани и скрепы, реальность либо выворачивается наизнанку, либо вытесняется суррогатами.

Кризис традиционных институтов социализации (прежде всего семьи, образования, государства, церкви, права) усиливает навязчивый общественно значимый страх (фобию) утраты социальной, национальной, личностной идентичности. Общественное сознание инстинктивно улавливает, что размывание привычных политико-культурных скрепов отнюдь не приводит к раскрепощению личности, развитию человеческого потенциала, но к возникновению новых ограничителей, приходящих на место старых. Все это происходит на фоне усиливающихся социальных, межнациональных, межэтнических, межконфессиональных противоречий, могущих привести в ближайшем будущем к «столкновению цивилизаций» с последствиями, в сравнении с которыми прогнозы С. Хантингтона могут оказаться не самыми пессимистичными.

Оптимистическая надежда на научно-технический прогресс, который якобы приведет к автоматическому снятию большинства из этих противоречий, претерпевает переоценку. Тотальная рационализация и формализация жизни сказывается на духовном равновесии как отдельных людей, так и социальных групп, приводя к социальной симуляции, психозам, бегству в сферу иррационального – в тоталитарные секты, мистику и оккультизм. Ущербность механицизма (а он может приобретать различные формы – био-технологического детерминизма, этико-культурного релятивизма, либерально-рыночного фундаментализма и т.д.) очевидна для части аналитиков. К сожалению, пока не все осознают всей серьезности ситуации. Важно понять сущность и динамику того или иного противоречия, важно выделить главное из бесконечного ряда противоречий. Еще более важно понять то, как диалектические противоречия преломляются в социальных, культурных, национальных и т.д. конфликтах. Эпоха, с которой мы имеем контакт, возможно, одна из самых противоречивых и конфликтных за всю историю цивилизации.

Человечество стоит на пороге великих потрясений. В этих условиях механицистский, линейно-прогрессистский в духе просвещенческой традиции, оптимистический подход лишь запутывает ситуацию, делает ее более грубой и более примитивной. Суть дела в том, что каждый шаг на пути «линейного прогресса» в одном отношении сопровождается зигзагами, «рысканьями», провалами в прошлое в других отношениях. Каждый шаг на пути «линейного прогресса», разрешая в той или иной степени старые противоречия (а часто лишь приглушая их, загоняя в глубь социального организма), порождает сонм новых.

Развитие и глобальное распространение телекоммуникационных цепей и электронно-цифровых технологий при всех положительных моментах связано с целым рядом отрицательных и пока еще плохо осознаваемых следствий как, например, программирование человеческого поведения, манипуляция сознанием, всеобщий контроль за стандартизированной массой биороботов, антропомассой со стороны замкнутой касты «жрецов», хранителей информации. (Хотя, если почитать, например, характеристики современной финансово-политической элиты, данные Н.Хомским или Дж. Кьезой, то от «жрецов» останется лишь «улыбка авгура», прикрывающая, подобно накладному носу и очкам, пустоту). Содержательные планы знаков будут съеживаться, отшлифованная бихевиоризмом коммерческая и политическая реклама окончательно деформирует поведение в направлении знаков-релисеров, знаков-индексов, требующих однозначной реакции. Разведение рефлекторного и рефлексивного поведения станет одним из следствий социальной поляризации.

Развитие генной инженерии и переход к практике клонирования человеческих особей приведет к окончательному краху семьи как социального института, к появлению класса существ, противостоящих человеку абсолютно по всем параметрам. Расширение «степеней свободы» на базе комплексного использования изощренных средств удовлетворения постоянно возрастающих утонченных потребностей человека может привести к становлению гармоничной личности, а может – к био-социальной и морально–психологической деградации ее; возникнет ситуация, когда симулякры-вещи управляют симулякрами-людьми, когда разнообразные культы прошлого будут вытеснены одним – культом гедонизма и нарциссизма (Ж. Липовецки и К. Лэш). Причем потребности эти необязательно будут удовлетворяться «физическими» способами. Уже сегодня очевидно, что виртуальная игра не столько способ творческого освоения мира и положительной социализации, как это было начиная с архаических обществ (детские игрушки – уменьшенная копия орудий труда), сколько способ канализации неудовлетворенных потребностей. Децентрализованная, текучая, манипулятивная природа современного виртуального контроля провоцирует «консенсуальное» согласие на контроль со стороны его объектов, которые получают при этом удовольствие, граничащее с вуайеристско-мазохистским.

Если, в первом приближении, предположить, что в основе кастовой социальной стратификации лежат причины мистико-эзотерические, сословной – непотические, классовой – экономические, то становящаяся меритократическая стратификация замыкается на образовательно-профессиональное расслоение. Понятие «меритократия», т.е. власть, основанная на заслугах, было введено в оборот М. Янгом. В построениях Д. Белла и З. Бжезинского это понятие приобрело положительную окраску и стало играть решающую роль в оправдании углубляющегося социального неравенства, привилегий «новой интеллектуальной элиты». Для ряда аналитиков очевидно, что применительно к развитым странам Запада в конфигурации критериев родство – собственность – образование происходит смещение фокуса в сторону последнего. При этом парадоксальным образом не происходит ни демократизации социальной структуры, ни увеличения нормы социальной мобильности. Напротив, приходится констатировать усиление социальной поляризации, которая начинает приобретать скорее социально-антропологический, нежели чем собственно социальный характер. С. Переслегин выдвигает оригинальную идею, сводящуюся к тому, что американский народ попал в условия теоремы А. Бромберга, персонажа романа А. и Б. Стругацких «Волны гасят ветер», в соответствии с которой социум неизбежно расслаивается на две подгруппы – большую и меньшую, причем меньшая группа необратимо опережает большую по уровню развития. Иными словами, в США реальная власть принадлежит «люденам», субъектам когнитивной фазы развития, использующим плоды высоких психологических технологий для обеспечения функционирования насыщающей экономики. Противоречие между слоем люденов и остальной Америкой развитие и существование социума. За это нация платит катастрофическим оглуплением основной части населения и неспособностью выжить в отсутствие контроля и помощи со стороны люденов.

В отношении люденов проблема эффективности, конкурентоспособности, дороговизны системы образования вообще не стоит, поскольку в данном случае речь идет не об образовательном тренинге, а об усовершенствовании техники доступа к базам данных (использование молекулы в качестве чипа), применении психоделических средств для усиления возможностей мозга, насаждении мессианско-апокалиптической идеологии и т.д. Образование же для не-люденов – это не столько собственно образование, сколько обеспечение дискретных потоков информации об отдельных сторонах действительности, что необходимо для выполнения элементарных трудовых операций.

Подобный контекст не может не приводить к изменению базовых личностных черт. Человек «третьей волны» О. Тоффлера, «номад», «человек-кочевник» Ж. Аттали, «модульный человек» Э. Геллнера обладают рядом общих специфических характеристик. В положительном ключе описанные эластичность, приспособляемость, адаптивность, способность к быстрой смене социального окружения и идентификаций своей оборотной стороной имеют легковесность, богемно-гедонистическую мотивацию, цинизм, филистерский прагматизм, лояльность, толерантность и пр. Все зависит от угла зрения и ценностных приоритетов, типичных для того или иного общества. Поэтому портрет «модульного человека» при ближайшем рассмотрении оказывается весьма противоречивым: Модульный человек способен встраиваться в эффективные институты и ассоциации, которые не обязательно должны быть тотальными, ритуально оформленными, связанными множеством переплетающихся нитей со всеми остальными элементами социального целого, опутанного этими взаимоотношениями и в результате обездвиженного. Он может, не связывая себя ритуальными жертвоприношениями, входить во временные союзы, имеющие вполне определенную, конкретную цель. Он может также покидать эти союзы, если он не согласен с их политикой, и никто не станет обвинять его.

Общественная мораль не сводится здесь ни к набору правил и предписаний, ни к общепризнанному набору деятельностей. То же самое относится и к знанию: убеждения могут изменяться, и это не считается грехом или отступничеством. Из этого определения ясно, что модульный человек – это человек партикулярный, частный, противостоящий универсалистской личности, которая формировалась институтами (и не в последнюю очередь образовательными) традиционного общества. Университет – это часть бесценного наследия, доставшегося нам от традиционного общества, поэтому требуется как минимум величайшая аккуратность в обращении с этим наследием.

Похоже, что именно на такой тип (богемно-филистерский, по классификации В. Томаса и Ф. Знанецкого) делает ставку правящий класс, осуществляя реформу образования, носящую заведомо вторичный, суррогатный характер. Творческая личность, креативный тип, который по определению не может не быть универсальным, не вписывается в рамки политической системы, окуклившейся в собственном корпоративном эгоизме, системы с тромбозными каналами обратной связи и низкой нормой социальной мобильности, где главный интерес – интерес самовоспроизводства, а любое возмущение спокойствия воспринимается как покушение на устои, где пустота и мелкотравчатость маскируются мишурой и внешней помпезностью