О проблеме глобализации и не только о ней

           Одним из трудноразрешимых противоречий, с которыми сталкивается логика западных исследователей, - это понимание противоречия между целым и частью. Упражнения вроде «глокализации», т.е. гибридизации глобального и локального вряд ли способны разрешить данное противоречие. Ошпаренные кипятком этатизма продолжают дуть на холодную воду социальной фрагментации. Пытаются вывести глобалистский, т.е.  тотальный проект из-под антитоталитарной критики.

        В чем суть критики? Как минимум в четырех сюжетах. Наличие лидера, наличие фрагментации, наличие «глокализации», наличие идеи-фикс реформаторов XX века – дробление системы как способ выживания.

         К. Поппер пытался определить ситуацию с тевтонской точки зрения. Она сводится к следующему: «Моя система жива, пока жив я». Ф. Шиллер, Г.-В.-Ф.Гегель, И. Кант, И. Г. Фихте и др. считали, что их жизнь и смерть означают жизнь и смерть человечества. «Каждый человек – это мир; под каждым гробовым камнем погребена Вселенная», - так рассуждали они и, видимо, ошибались. Система для них – это индивидуальная система. Л. Толстой, Ф.Достоевский, В.Соловьев пытались разделить тот же самый подход к действительности. Однако следует признать, что ошибки были как с той, так и с другой стороны.

         Способ дробления или, как принято нынче говорить, постмодернистской реструктуризации действительности терпит фиаско. Г.Маркузе, Ж.-Ф.Лиотар, Р.Барт, etc. в 1968 г., подняв европейское студенчество, пытались доказать, что возможна иная система. И эта попытка потерпела крах. Следы остаются, несмотря на мотивы шагающих. Дождь смывает не все следы - вопрос:  какие следы смываются, какие остаются?

         Русская культура предложила свой вариант разрешения противоречия. Суть российской истории, а значит и русской ментальности, заключается в слиянии, преодолении формально-исторической логики, в стремлении соединить, казалось бы, несоединимые вещи. В политической практике это выражается, во-первых, в выборе «маргинального» лидера (И.Калита, Василий III, Б. Годунов, клан Романовых, Л. Троцкий, Н. Хрущев, М. Суслов, М. Горбачев, Б. Ельцин, В. Путин и др.), во-вторых, в создании ложной социальной базы под данных лидеров, что выражается в структурировании определенной социальной клаки, в выработке идеологии, в стремлении выстроить преемственность (как бытовое, так и социальное), в третьих, в ложном использовании опыта предшествующих поколений (А.Панарин называл это прикосновением к «социальному музею»), в социо-историческом плане – в выработке иллюзорных социально-политических и социально-экономических целей.

         Ложность целей, когда это касается политики, (а значит интересов и желаний миллионов людей) приводит к ситуации «опредмечивания» иллюзорности или, если сказать иначе, гипостазирования эрзац-понятий, индивидуумов, структур и ценностей.

         В данном контексте страна живет около 30 лет. Некоторые авторы пытаются подвести под это существование некую методологическую базу, ссылаясь при этом на М.Бахтина, Ги Дебора и пр. Суть рассуждений подобного рода в якобы «игровой» культуре России.

      Они ошибаются: культура России – не молодая, не юная (вспомним в этой связи мем такого юриста-историка, как Д. Медведев, который как-то заявил, что Россия – страна молодая, ей 20 лет). Культура России – древняя, древнее европейской и даже античной. История страны, народа проверяется не экономикой (а экономика есть способ реципрокного или равного обмена), а культурой и институтами социокультурной адаптации.

       Т.Парсонс и Р.Мертон (М.Школьник) считали [с подачи П.Сорокина], что социализация должна разделяться на два этапа: на первичную и вторичную. Первичная – это то, что касается некритического «детского» восприятия опыта предыдущих поколений, вторичная – то, что касается критического «взрослого» восприятия опыта предыдущих поколений и собственного жизненного опыта. В первом приближении это верно. Однако возникает вопрос о качестве опыта. Есть опыт и опыт. Опыт реальный и опыт иллюзорный, суррогатный. Определить грань между первым и вторым достаточно сложно. Процесс виртуализации опыта человека замыкается на фундаментальные изменения роли и функций электронных средств массовой информации в современном обществе. Если источником жизненного опыта человека «письменной» цивилизации служил структурированный текст, подчиняющийся определенной логике (религиозной либо научной), то современный человек пребывает большей частью в мире образов, создаваемых голливудско-компьютерными технологиями. Пространство этих образов лишено какой-либо логики; оно подчиняется не выраженным явно закономерностям. Тем самым разрушается привычный каркас онтологии и ментальности, игровая комбинация образов заменяет утилитарное сопряжение человека с реальностью. Имманентно присущие человеческому мышлению абстракции заменяются абстракциями «дурными», не имеющими какого-либо денотативного смысла. Более того, эти «дурные» абстракции гипостазируются, изменяя, в свою очередь, как абстракции утилитарные, так и саму реальность, в которой пребывает человек. Искривленное жизненное пространство не может быть проверено с помощью обычных правил верификации. Данное обстоятельство радикально расширяет манипулятивные возможности элит, контролирующих СМИ.

         Денотативный люфт приводит к расширению коннотативных смыслов, что в полной мере используется как пиар-, так и политтехнологами Он не сводится лишь к привычному навешиванию ярлыков, но превращается в контроль над сознанием. Вызывают опасения не только прямые, но и завуалированные формы контроля над сознанием. Если кто-то открыто наблюдает за действиями кого-либо, тем самым изменяется контекст, в котором осуществляются эти действия, а значит, возможно, поведение наблюдаемой личности. Если человек знает, что я наблюдаю за ним или отслеживаю его или ее переговоры, он склонен быть более сдержанным и озабоченным тем, насколько его или ее утверждения или действия могут вызвать мое одобрение либо неодобрение.

         Некоторые авторы склонны характеризовать данную ситуацию как «виртуальный феодализм». Однако ситуация более сложная. Прежде всего это касается децентрализованной, текучей, полицентричной природы современного виртуального контроля, провоцирующего «консенсуальное» согласие на контроль его объектов. Подходы как К.Маркса, так и М.Фуко в данном случае не верифицируются. Требуется новое, отвечающее реалиям осмысление проблемы, а именно: изучение мотивов такого согласия на контроль за собственным поведением.

         Одним из явных признаков современности является так называемая паноптикумизация социального пространства. Ее примеры весьма многообразны. Это и постмодернистский стиль в архитектуре, зримые проявления которого демонстрирует московский стиль (ломано-пирамидальные плоскости, псевдоантика и псевдоготика, огромное количество пилястров, балясин, колонн и пр.), это и транспарентность экранного пространства, это и кажущаяся прозрачность политической власти с доступностью сайтов известных политиков и политических партий, с ежегодным электронным общением президента с населением, интимно-панибратскими коммуникациями на уровне международном и т.д.

      Однако данные факты не должны вводить в заблуждение. Нынешняя эпоха одна из самых непрозрачных и асимметричных за всю историю цивилизации. Эта непрозрачность определяется чрезвычайно жестким социально-политическим расслоением, сосредоточением материальных, социальных, силовых, информационных ресурсов в руках все более сужающейся замкнутой, корпоративно-организованной группы. Например, в США, которые рассматриваются в качестве вершины и витрины современной демократии, реальная власть сосредоточена в руках так называемых интерлокеров в количестве примерно 5 тысяч. Не будет ошибкой предположить, что в России, усердно занимающейся копированием атлантистской модели распределения власти-собственности, ситуация еще более драматична. Узкие замкнутые корпорации чрезвычайно озабочены проблемой легитимизации собственного господства.

         Одним из инструментов является подрыв национально-ориентированных государств и экономик. Это проявляется не столько в сфере силового воздействия (хотя и в этом тоже), сколько в сфере беспрецедентного информационно-психологического давления. Мы сталкиваемся с феноменом мутации символического мира, поскольку именно мир символов представляет собой наиболее уязвимую зону национальных менталитетов. В отличие от прошлого происходит не просто замена национально значимых ценностей другими национально значимыми ценностями, происходит вытеснение национального ядра как такового априорно вненациональными символами, символами, имеющими эзотерический, конспирологический характер. Данные процессы не могут не вызывать стихийного сопротивления, одним из проявлений которого является антиглобалистское движение. Проявляются симптомы неолуддитского протеста, связанного с бегством от технотронно-компьютерного мира либо с попытками взорвать его изнутри (хакеры-террористы).

         Мы живем в эпоху господствующей серости, стандарта, шаблона. И «вершители судеб», и «духовные властители» современной России, как это ни печально, не просто квинтэссенция серости и пошлости сами по себе, но они и миллионы людей пытаются перекроить по собственным шаблонам, прибегая в том числе и к суперсовременным (скажем, цифровым) технологиям.

         Тем более значимо для каждого, кто не хочет растворяться в этой серости, хотя бы на время физически прикоснуться к реалиям, артефактам, сохранившимся после тех незаурядных личностей, которые стремились - и выходили - за горизонт повседневности, за рамки привычного, созидали мир, которого еще нет, но который может быть.        Они не только созидали свой субъективный мир, но и делали его реальным через своих последователей, приближали грядущее.

                                               Литература

Куда идет Путин? Россия, и Восток, и Запад. – Ростов-на-Дону: Изд-во ЮФУ, монография, 2014. – 180 с.
Социология. Хрестоматия. В 2 т. Том 2 : учеб. пособие для академического бакалавриата / Н. И. Лапин, А. Г. Здравомыслов; пер. В. Г. Кузьминов ; под общ. ред. Н. И. Лапина. — 2-е изд., испр. и доп. — М. : Издательство Юрайт, 2018 —266 с.