"Слово о полку игореве" и духовное становление русскости Пушкина

Важным фактором в том, что Пушкин на закате своей земной жизни становился всё более чистым и точным «эхом русского народа», был его серьёзный интерес к Древнерусской культуре и в частности к «Слову о полку Игореве», которое по его словам «возвышается уединённым памятником в пустыне нашей древней словесности».

После того, как этот величественный памятник нашей исконной многотысячелетней Православной культуры и мысли был извлечён из небытия забвения, к его владельцу – А.И.Мусину-Пушкину, поставившему перед собой цель – понять, перевести с древнерусского и опубликовать «Слово о полку Игореве», явился английский посол с предложением за любые деньги (!) выкупить рукопись «Слова…». Владелец, проявив Русский дух, не стал продавать святыни. В результате же в 1812 году при пожаре оккупированной Наполеоном Москвы рукопись по официальной версии якобы сгорела, как говорится – «при невыясненных обстоятельствах» (так же, как загадочно исчезали в закрытых хранилищах папирусы и таблички при нашествии Наполеона на Египет).

В посланном в декабре 1836 года А.Н.Тургеневым письме своему брату говорится: «Я зашёл к Пушкину справиться о «Песне о полку Игореве» коей он приготовляет критическое издание… Он хочет сделать критическое издание сей Песни… и показать… ошибки в толках Шишкова и других переводчиков и толкователей… Три или четыре места в оригинале останутся неясными, но многое прояснится, особенно начало. Он прочёл несколько замечаний своих, весьма основательных и остроумных; всё основано на знании наречий и языка русского».

Один из знакомцев Поэта – М.А.Коркунов вскоре после гибели Александра Сергеевича писал: «С месяц тому назад Пушкин разговаривал со мной о русской истории. Его светлые объяснения древней «Песни о полку Игореве», если не сохранились в бумагах, – невозвратимая потеря для науки».

Таинственным образом исчезли многолетние материалы и замечания Пушкина к «Слову…», часть его архива, переданная умирающим Поэтом своему секунданту Данзасу…

В «Слове…», до сих пор не понятом во всей своей Духовной мощи произведении, Поэт черпал и вдохновение, и чувства, и мысли. Планы издать свой перевод Древнерусского шедевра были перечёркнуты его насильственной смертью.

В прошедшую двух тысячелетнюю эпоху Тоталитарной лжи и всеобщего лицемерия была поставлена и реализовывалась цель – извратить Исконный Русский Дух путём его обрезания, доведения до полной духовной нищеты и превращения Русов в Иванов (покойников), не помнящих своего родства со своими Древнерусскими Пращурами и забывающих БелоСветную Русскую НАРОДНУЮ – т.е. ЯЗЫЧЕСКУЮ (словом ЯЗЫК обозначали и Народ и Его Животворящую Речь) Религию.

РУСская культура – Мировоззрение и Язык путём (как всегда!) прогрессивных интернациональных заимствований и соответствующих им реформ шаг за шагом трансформировалась (деградировала) в РОСсийское Мировоззрение и Язык, что было зафиксировано появлением в новейшей истории и на карте Мира нового государства – РОСсии – т.е. РОСсийской империи (Польша прозвала нас Россией, россиянами, российскими, по правописанию латинскому. В. И. Даль) с её Москвой – третьим Римом, Новым Иерусалимом (в новом Израиле?).

Не имея чёткого представления о Системе Сокровенных Знаний, но опираясь только на свою прекрасную Интуицию, свой быстрый, поверхностный, но целостный Ум и пользуясь уже сформированным до него от времён Творения Бытия огромным Духовным потенциалом БелоСветного – Русского Языка, Александр Сергеевич Пушкин сумел гениально выразить в изящной словесности характерные стороны Вечной Русской Души, искони Живущей в Родной стране, где несмотря на многовековые изуверские Духовные эксперименты продолжает дышать «Русский Дух», где «Русью пахнет», ибо окончательное извращение Вселенского Духа Руси на Земле неизбежно приведёт как минимум к самоуничтожению людской формы Жизни на нашей Планете, а в худшем случае – к уничтожению самого Планетарного Тела Земли.

Русский Народ пребывает на Земле столько, сколько существует на нашей планете Земное человечество, состоящее из Коренных Народов, каждый из которых имеет в общем Жизненном процессе Земли, помимо Общепланетарного, своё Национальное Божественное предназначение, определяемое Небесным Археобразом, свой Национальный Духовный потенциал, заключённый в Родном Языке, святынях и реликвиях, которые накоплены всеми (без исключения и временных ограничений!) поколениями ПРЕДКОВ.

Именно этим ВЕЧНЫМ Русским Духом был вдохновляем Александр Сергеевич Пушкин в стихотворении, продиктованным ему Небесами:

Два чувства с детства близки нам.

В них обретает сердце пищу:

ЛЮБОВЬ к Родному пепелищу,

ЛЮБОВЬ к Отеческим гробам.

На НЕЙ основано от века,

По воле Бога самого,

Самостоянье человека,

Залог величия его.

ЖИВОТВОРЯЩАЯ СВЯТЫНЯ!

Душа без НЕЙ была б Пуста,

Как без воды Пуста Пустыня,

И как Алтарь без Божества.

(1830)

Тремя годами раньше – в 1827 году – прежде чем придать такую изумительно-чеканную поэтическую форму своим размышлениям о Родине и в предчувствии этого своего великого стихотворения он писал: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие».

Воистину Стыдно знать своё Прошлое всего на тысячу или полторы тысячи лет вглубь времён, изложенное в прокрустовом ложе Правящей Доктрины наукой, именующей себя «Историей», которая по сути – не что иное, как «Политика, опрокинутая в прошлое».

В октябре этого же 1827 года произошла случайная, но знаменательная встреча Поэта со своим лицейским приятелем, которого он поначалу даже не узнал: «Подъехали четыре тройки с фельдъегерем. Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошёл высокий, бледный и худой молодой человек с чёрной бородою, в фризовой шинели, и с виду настоящий жид – я принял его за жида, и неразлучные понятия жида и шпиона произвели во мне обыкновенное действие, я поворотился им спиною. …Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрели друг на друга – и я узнаю Кюхельбекера. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга».

Так в прямом и переносном смысле разошлись пути Пушкина, сумевшего преодолеть в себе тлетворный дух демократии, и его лицейского приятеля – Кюхли, от которого юному Александру было «и кюхельбекерно и тошно».

Именно о нём писал ещё в 1820 году только лишь вступающий во взрослую, самостоятельную жизнь Александр Сергеевич: «Читал стихи и прозу Кюхельбекера. Что за чудак! Только в его голову могла войти жидовская мысль воспевать Грецию, великолепную, классическую, поэтическую Грецию, Грецию, где всё дышит мифологией и героизмом, славяно-русскими стихами, целиком взятыми из Иеремии». Известны и такие слова Пушкина, обращённые к Кюхельбекеру: «Да полно тебе, Кюхля, воспевать жидовствующую ересь!».

Набравший с грехом пополам силу процесс грековосхищения, достигший апогея у классиков марксизма-ленинизма и внедрённый уже в качестве догмы в наше сознание, был чужд Русскому Духу, ещё тлеющему в Умах и Сердцах людей с неиспорченной интуицией и незамороченными окончательно мозгами.

Были ещё и в пушкинское время те, кто понимал, что никакой Древней античной Греции не было по одной простой причине – не было в Древности ни греков, ни Греции, а были эллины и Эллада. Презрительная же кличка – греки (грехи) – была дана им позже за их духопадение, за грех предательства своих Святынь, своей Народной Религии, и лишь потом закрепилась как название страны и её населения.

Сохранялось ещё во времена Пушкина понимание вторичности и заимствованности основ так называемых Древнегреческой и Древнеримской культур, у истоков формирования которых стояли замечательные отпрыски Великого Древа Русов – Пеласги и Этруски.

Частично зная, частично догадываясь об этом, Пушкин дал настоящую отповедь кумиру своих юных лет П.Я.Чаадаеву, который писал в своём первом «Философическом письме»:

«Иностранцы… не заметили, что свойство, делающее нас столь безразличными к случайностям жизни, вызывает в нас также равнодушие к добру и злу, ко всякой истине, ко всякой лжи и что именно это и лишает нас тех сильных побуждений, которые направляют людей на путях к совершенствованию… Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, ни в чём не содействовали движению вперед человеческого разума, а всё, что досталось нам от этого движения, исказили».

В ответ на это зрелый Пушкин в октябре 1836 года (за четыре месяца до приведения в исполнение смертного приговора Поэту) писал:

«Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т.п. Ах, мой друг… у греков мы взяли Евангелие и предание, но не дух ребяческой мелочности и словопрений. Нравы Византии никогда не были нравами Киева. …Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться».

Из этих слов Поэта рождается вопрос, на который он не знал и не мог дать ответа:

Как мог презренный, растленный, подлый и низконравственный народ породить, оформить в Писания и предания считающееся высоконравственным Вероучение, а затем экспортировать его в разные страны и различным народам?..

И если Нравственная основа составляет Духовную суть любого Вероучения, то что могла подарить миру презренно-растленная (даже по Чаадаеву) Византия?… Откуда же и с какой целью это Вероучение пришло в саму Византию?

Знакомый с историей церкви, Александр Сергеевич критически воспринимал и современное ему духовенство (причём отнюдь не только в силу своего вольнодумства):

«Наше духовенство, до Феофана, было достойно уважения, оно никогда не пятнало себя низостями папизма и, конечно, никогда не вызывало бы реформации в тот момент, когда человечество больше всего нуждалось в единстве. Согласен, что нынешнее наше духовенство отстало. Хотите знать причину? Оно носит бороду, вот и всё. Оно не принадлежит к хорошему обществу».

И в конце этого страстно-возмущённого за свою державу письма Чаадаеву Пушкин показал себя уже не как умеющего виртуозно витать в поэтических эмпиреях стихотворца, но как трезво и критически воспринимающего, понимающего и оценивающего всё происходящее вокруг человека, как глубоко Русскую натуру:

«Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние.

…Я далеко не в восторге всем, что вижу вокруг себя…, но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».

Таков действительно Русский взгляд на себя и свою историю – историю без изъятий и временных ограничений.

Да, к XIX веку в сознании русских людей (превращаемых в россиян) уже был возведён железный занавес, почти полностью закрывающий нашу подлинную историю за пределами разрешённых 1000 лет, но элементы этой истории в виде отдельных фактов, реликвий, письменных источников, а главное – в виде интуитивного ощущения Величия неистребимого Русского Духа всё ещё оставалось в сознании и подсознании наиболее чутких и одарённых Русских Людей и Человеков.

Крепнущий Русский Дух у зрелого Пушкина отмечал даже известный польский поэт Адам Мицкевич:

«Ему было 30 лет, когда я его встретил. Те, кто его знал в то время, замечали в нём значительную перемену. Он любил вслушиваться в народные песни и былины, углубляться в изучение отечественной истории. Казалось, что он окончательно покидал чужие области и пускал корни в родную почву. Его разговор, в котором прорывались зачатки будущих творений, становился обдуманнее и серьёзнее. Он любил обращать рассуждение на высокие вопросы, религиозные и общественные».